истории

«Трезвый водитель — это символ Москвы в пятницу» Актер Андрей Бурковский — о фильме Резо Гигинеишвили, нелюбви к комедиям и успехе «Звоните ДиКаприо!»

Источник: Meduza

Андрей Бурковский — актер МХТ имени Чехова, звезда сериала «Звоните ДиКаприо!» — снялся в новом фильме Резо Гигинеишвили «Трезвый водитель». По сюжету комедии, персонаж Бурковского развозит по Москве подвыпивших клиентов; работы так много, что он вызывает в столицу своего друга; друг влюбляется в девушку, а та принимает его за миллионера. «Медуза» поговорила с Андреем Бурковским о новой роли, съемках в комедиях, сериале «Звоните ДиКаприо!», фильме «Тобол» и режиссере Сергее Женоваче, который возглавил МХТ имени Чехова после смерти Олега Табакова.

— По трейлеру фильма «Трезвый водитель» кажется, что у тебя в нем легкая и бесхитростная роль положительного друга главного героя. Это правда так?

— Ты что, не бесхитростная и не положительного, наоборот! Знаешь, я все время советуюсь с режиссером о том, что надо сказать про кино в интервью. И в этот раз спросил у Резо [Гигинеишвили]: «Давай, я скажу, что глубокое кино?» — «Нет, скажи, что смешное». Хорошо. Это кино смешное, как и мой персонаж. Это человек, который приехал из региона, хотя в Москве он живет уже много лет, все время переживает за свой статус, боится показаться провинциальным. Он даже разговаривает так: «Ты пойми, это Москва, тут так нельзя». Да он и есть Москва, грубо говоря. И хороший, и нехороший.

— В фильме показывают образ Москвы как хищного города: девушки в блестящих платьях, какие-то лимузины, миллионеры. Это кино про гламурную жизнь, как в середине 2000-х?

— Все-таки это про другое фильм. Ты пойми, Москва разная: манящая, плохая, веселая, простая, ужасная, красивая. И в хорошем, и в плохом смысле. Нельзя сказать, что Москва — это только гламур. Но она и такая тоже. А что такое трезвый водитель? Да это практически символ Москвы в пятницу. Ты же знаешь, что такое трезвый водитель, пользовалась хоть раз?

— Нет, ни разу.

— А это суперактуальная услуга сейчас, все этим пользуются.

— Ты пользовался?

— Конечно, много раз. Бывает же, что приехал на машине, начал выпивать… И гаишники радуются, когда человек выпил и не сел за руль, а вызвал водителя и поехал. Это правильная работа, хорошая.

— Ты общался ради этой роли с теми, кто работает трезвыми водителями?

— Конечно. Они говорят, ситуаций, похожих на те, что мы показываем в фильме, — миллион. Так что это кино еще и актуальное. Мы можем с тобой в пятницу или в субботу подъехать на Рочдельскую улицу, посмотришь насколько. Пусть Резо меня будет ругать, но я скажу, что это действительно глубокое кино. Конечно, это комедия, но комедия в гоголевском смысле. Когда, знаешь, «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» Это про нас кино.

— Сериал «Звоните ДиКаприо!», где ты сыграл одну из главных ролей, тоже формально называется комедией.

— Это, конечно, трагикомедия, даже драма больше.

— И у тебя там абсолютно драматическая роль, благодаря которой многие зрители впервые увидели, что ты серьезный артист. Тебе не обидно, что в театре ты давно играешь серьезные роли, а широкий зритель только сейчас узнал, что ты не только комик?

— Мне немного обидно, но я с этим справлялся. Не все сразу. Как мой мастер говорил: «В жизни все должно быть неправильно и долго». Когда-то это должно было прорваться. Но у меня же в «Звоните ДиКаприо!» роль не только трагическая, она трагикомическая, в этом смысл. Почему у комических артистов классно драма получается? Потому что она объемнее, потому что от трагедии к комедии путь короткий. Даже в Школе-студии так преподают: самое сложное — смех и слезы. Это два пограничных состояния, которые, в принципе, одинаковы. Кажется, в «ДиКаприо» это получилось: ты смеешься, но в эту же секунду ты понимаешь, что происходит какой-то кошмар. Ты была на [спектакле] «Солнечная линия» [в Центре имени Мейерхольда]?

— Была.

— Вердикт?

— Интересно, часто чувствуешь себя неуютно.

— Это же самое главное. Режиссер хотел добиться неуютности. Это не комедия, это драма. Именно поэтому вначале Виктор Анатольевич [Рыжаков] выходит и говорит: «Иван Вырыпаев, „Солнечная линия“, комедия». Он интонационно подчеркивает это слово — «комедия». Местами там можно просто умереть от смеха, а финал душу переворачивает. Это и есть самый высокий жанр. Я за этот жанр.

 — Как вы познакомились с Крыжовниковым?

— С Крыжовниковым мы познакомились очень давно, он тогда снимал [сериал] «Кухню», а я играл там немного. И мы с ним как-то сдружились на «Кухне», а потом я работал в одном проекте, вышел попить кофе и встретил Андрюху (настоящее имя режиссера Жоры Крыжовникова — Андрей. — Прим. «Медузы»). И он неожиданно сказал: «Ты у меня должен играть. Давай, на пробы приходи».

— «Звоните ДиКаприо!» ведь довольно давно начали снимать?

— Это был долгий проект. Пилот сняли, где в роли Егора Румянцева был другой артист. Через год начали снимать сам проект, где уже играл Сашка Петров. Потом было долгое ожидание, проект был снят, но нам сказали, что по телевизору это идти не будет. Как выяснилось потом, его никто и не посмотрел. Просто увидели тему и сказали, что это не выйдет никогда. Потом, через год, снова началась движуха, его посмотрели — и то, что это художественно, талантливо, уже понимали все. К этому вопросов не возникало.

— А к теме сериала все еще были вопросы?

— Да, был вопрос, как это можно показывать по телевизору. А когда появилась площадка «ТНТ-Премьер», все стало окей. И когда последние серии смотрели по 600-700 тысяч человек, подписавшихся, отдавших за это деньги, все уже понимали, что это бомба. Сколько восторженных отзывов было! Мы знали, что так будет, но сколько Андрею пришлось сделать, чтобы это вышло. Благодаря продюсерам, конечно, Good Story Media, и самому Андрею, который держал оборону, который переснимал восьмую серию три раза.

Он за неделю до выхода убрал одну из самых крутых, как мне казалось, сцен в фильме — когда я смотрел, у меня разрывалось сердце. Он ее убрал, пересобрал, мы досняли еще четыре сцены, полностью изменили финал — и это было еще лучше.

— Совсем недавно вышел еще фильм «Тобол», где ты сыграл. Сразу после его премьеры писатель Алексей Иванов, автор романа «Тобол», сказал, что «создатели фильма проявили большой талант, чтобы так бездарно распорядиться полученным ресурсом». Неужели с ним вообще не консультировались, когда снимали кино?

— Я вчера позвонил продюсерам фильма и спросил: «Можно я напишу в ответ?» Мне сказали: «Да ладно, забей!» Но мне просто по-человечески хочется сказать. Когда человек говорит фразу «у них был такой ресурс, а они им бездарно распорядились», мне немного странно это слышать, потому что нескромно, как говорят в Англии, для джентльмена говорить про свое творчество в превосходной степени. Просто нескромно. Я могу так сказать про его книгу — и скажу: это блестящая книга, а он блестящий писатель, это даже не обсуждается. Но когда он сам такое заявляет, эта фраза о многом говорит. Вот мой ответ. Я не знаю историю его взаимоотношений с продюсерами, но я знаю, что Алексей Иванов сам писал сценарий. Да и что мне там обсуждать — я же артист.

— Ну, если следовать такой логике, то лучше вообще ничего не обсуждать и просто помалкивать.

— А почему сейчас все говорят очень осторожно? Потому что все в секунду переворачивается. Я тебе сказал одно, ты записала то, что я сказал, а люди взяли и все перевернули.

— Неправильно прочитали?

— Нет, просто все переворачивается. У нас все в жизни переворачивается

— Я не буду ничего переворачивать в твоем интервью.

— Ты — нет, а другие как-нибудь вывернут в пересказе. Знаешь этот старый анекдот? «Ты Карузо слушал вчера? — Нет, мне не очень нравится. — Почему? Ты же там не был? — А мне напели».

Поэтому я пытаюсь разговаривать осторожно. Никому нет никакого припека оттого, что я что-то скажу по поводу Алексея Иванова. Я могу только одно сказать — он блестящий писатель, а высказываться про кино он может как угодно. Искусство может нравиться, а может не нравиться. Как я всегда люблю говорить — с любых спектаклей зрители уходят. С любых. Искусство — это очень субъективно.

— А почему у большинства публичных людей — артистов, режиссеров, художников — теперь такая позиция, что высказывать свое мнение можно только тихо, без свидетелей и не под запись?

— Потому что люди все переворачивают. Рассказываю технологию, как переворачивают. Вот я говорю в интервью «люди». Читает кто-то статью и думает: «Ну он же думает, что он не „люди“, а богема, понятно». Тут же статья — «Бурковский обругал всех людей». И мне звонок с «Москвы 24»: «Скажите, вы тут плохо высказались про людей, вы ненавидите людей?» Я отвечаю: «Это смешно!» Выходит заголовок: «Андрей сказал, что это смешно!» И так далее.

Знаешь, что самое плохое в творчестве? Это оценка. Я ненавижу, когда дают оценку событиям. Я не люблю фильмы, спектакли, где дают оценку историческим событиям. Я ее должен давать в зале. А актеры и режиссер — просто показывать ситуацию.

— Но есть же художники, которые явно дают оценку событиям, при этом талантливые художники. Юрий Любимов так делал, например, в своих спектаклях.

— Я про другое. Я впервые это понял, когда в Школе-студии [МХАТ] играл в «Ревизоре». Пришел режиссер и сказал, что это история про хороших людей. Это определило все, и это кредо моей жизни — нет людей плохих или хороших. Это в советском кино было — борьба хороших с очень хорошими. А люди сложные. Человек может казаться плохим, но для себя-то он никогда не плохой. Он всегда оправдывает себя. Он всегда ищет, хочет быть хорошим, просто совершает такие поступки, которые ведут к плохому.

— Это понятно, но мнение-то о других все могут иметь?

— Да, но не навешивать с ходу ярлыки! Моя мама переживает всегда из-за этого. Звонит мне и говорит: «Не пей в ресторане. Сфотографируют тебя со стаканом!» Я говорю: «Ну и что? Люди не пьют, что ли?» Я, например, почти не пью, я спортсмен, у меня много работы. Но если я сижу с друзьями и решил выпить бокал вина, почему я должен бояться, что меня сфотографируют? А маме скажут какие-то знакомые: «Вот мы вчера в интернете видели Андрюшу со стаканом», — и ей будет больно. Для меня это ничего не значит, но я знаю, как многим артистам жизнь сломала эта ситуация — когда кого-то где-то сфотографировали с бокалом.

— Как твоя работа в кино совмещается с театром? Ты же очень много играешь на сцене.

— Все можно как-то развести. На время выпуска премьеры ты, конечно, погружен в театр, как вот сейчас. Сейчас мы выпускаем «Бег» Булгакова, это первый спектакль Сергея Васильевича Женовача в должности художественного руководителя. Я играю Голубкова, одну из главных ролей. Плюс у нас сейчас идет ввод в спектакль [Юрия] Бутусова [«Человек из рыбы»], поэтому я к тебе пришел с репетиции «Бега», потом бегу на Бутусова, а вечером еду на озвучку. Договориться можно всегда.

— Ты работал с очень разными режиссерами в театре…

— Назовем их топовыми!

— Назовем. Это Виктор Рыжаков, Сергей Женовач, Юрий Бутусов, Константин Богомолов, Владимир Машков, Евгений Писарев. Их представления о работе с актерами, репетициями, театре вообще очень различаются. Как в тебе уживаются все эти разные системы работы? Не путаешься?

— Боюсь сейчас отвечать, потому что, думаю, от моего ответа их всех кондратка хватит — они меня просто прибьют, если это прочитают. Театр — это сцена. На сцене показывают жизнь человеческого духа. А как это выразить — это другой вопрос. Можно так играть, можно сяк. Мне важно, чтобы ты что-то почувствовала в зале. Как добиться этого? Можно по-разному. Но суть одна и та же.

— Женовач уже вышел на работу? Говорят, он отсматривал весь репертуар театра, чтобы снять некоторые спектакли.

— Да, он многое посмотрел. Я бы не сказал, что репертуар как-то сократился. Никаких спектаклей не было снято, какие-то чуть меньше, какие-то чуть больше идут.

— А как его приняли в театре? Ходили слухи, что в труппе к нему не очень хорошо отнеслись.

— Это все какие-то странные сливы. Понимаешь, умер Олег Павлович Табаков — это для театра и для меня лично событие невероятного масштаба. Я был в Израиле, вышел из самолета, узнал эту новость — и вечером улетел обратно. Олег Павлович был для нас как отец. Когда его хоронили, тут люди в каждом окне час хлопали. Когда теряешь такого человека, конечно, будет брожение туда-сюда. А Сергей Васильевич работает, и к нему все хорошо относятся. Он замечательный режиссер, у него прекрасный вкус.

— И никто в знак протеста не уволился?

— Никто не увольнялся. Я ни одного человека не знаю, кто бы уволился.

— А как вы встретились с Олегом Павловичем? Это ведь он тебя в МХТ привел?

— Конечно, он меня позвал, когда я еще студентом был. В Школе-студии на первый курс посмотрел, и такая у нас началась история. Олег Павлович всегда давал шанс, другой вопрос, воспользуешься ты им или нет. У нас были хорошие отношения. Я его очень любил и всегда трепетно к нему относился. Великий организатор, великий менеджер, великий человек. Он был всегда живчиком. Ты не смотрела «Юбилей ювелира»? Потрясающе, как он играл. Просто потрясающе. Он был очень сильный человек.

— Ты сказал, что он на первом курсе тебя заметил. А каково тебе вообще жилось на курсе, где все были моложе тебя?

— Ну да, мне было 25 лет. У нас курс такой был, где многие были старше 20: 22, 21, 25, были и 16-летние, конечно. Но артисту важно уметь быть ребенком, так что все мы были на одной волне.

— Ты ведь на первом курсе еще и стал отцом. Как твое отцовство совмещалось с учебой в Школе-студии? Там же нужно быть круглые сутки.

— Тяжело, честно признаюсь. И, наверное, еще тяжелее было моей жене. Я, как обещал, не пропустил ни одного важного события [в жизни ребенка]. Но Ольга молодец, пока я учился, она сначала была беременна, потом сидела с грудным ребенком, а на третьем курсе у нас родилась еще и дочь, но тогда уже полегче было.

— А чем ты зарабатывал в первые годы в Москве? Телевидение?

— До Школы-студии я писал сценарии.

— Для СТС?

— Разные. Мы в [скетч-шоу] «Даешь молодежь!» начали участвовать как сценаристы, а потом уже стали артистами. Два года мы отсняли, а потом я ушел в Школу-студию и закончил сниматься. Весь первый курс я снимался по воскресеньям, отпрашивался. Здесь по воскресеньям у нас был просмотр кино, а я кино смотрел ночью — днем снимался.

Спасибо Олегу Павловичу, который выделил мне стипендию, чтобы я мог бесплатно учиться, потому что у меня уже было высшее образование. С высшим образованием только платно — поэтому у меня была стипендия Табакова после первого семестра, после того, как он меня увидел на сцене.

— Ты когда-нибудь работал по своей первой специальности? Ты же юрист по образованию?

— Нет. Мне было это неинтересно. Я с 16 лет мечтал поступить в театральный институт. Но мама, как это обычно бывает, сказала получить сначала хорошую профессию. Потом я в 22 года должен был поступать, но мы играли в КВН и мне сказали: «Давай закончим то, что начали». Я сказал: «Окей, но когда закончим, я сразу поступлю».

— А почему ты так стремился пойти в театральный вуз? У тебя театральная семья?

— Нет, я просто хотел. И в школе я всегда был творческий, всегда был впереди всех, всегда писал, выступал. Но получилось, что согласился с родителями. Я не жалею ни о чем: я получил от театрального образования то, что хотел, потому что пришел в нужном возрасте. В принципе, все неплохо складывается. В этом году у меня номинация на «Золотую маску». Плюс уже получил какие-то премии за кино. Значит, что-то я правильно делаю. Я же перфекционист безумный, везде, всегда был. Я часто отказываюсь от ролей.

— Стали больше предлагать драматических ролей после «ДиКаприо»?

— Мне всегда предлагали какие-то роли. Даже такое иногда предлагают супердраматичное, что и неинтересно, типа мелодрамы какой-нибудь.

— А за тусовкой КВН, своими товарищами по команде ты не следишь?

— Это другая жизнь. Это было в моей жизни, я не отрицаю. У меня спрашивают, почему я так остро реагирую на [вопросы про] это. А я объясняю, что просто прошло уже много лет. У нас сегодня разговор посвящен теме навешивания ярлыков, но да, люди вешают ярлыки и не хотят от них избавляться.

— Наверняка же бывает, что приходят зрители в МХТ «поржать на Бурковского», а там что-то совсем не смешное на сцене?

— Бывает, но бывает, что и с самой «комедийной комедии» люди уходят. Я вот не смотрю комедии вообще, мне не нравятся.

— Почему?

— Играть комедии и смотреть их — это разные вещи. Я не смотрю, мне не смешно. Мне нравятся трагикомедии, просто комедии — нет. Хотя всякое бывает, вот недавно, например, в театр пришло письмо: «Я была на „Примадоннах“ 35 раз. У меня умер муж, я не могла жить вообще, а пришла на спектакль и возродилась к жизни».