истории

Кассандра-феминистка и царь, имитирующий единство с народом Дмитрий Черняков поставил в Париже «Троянцев» Берлиоза — великую оперу о войне и ее последствиях

Источник: Meduza

Почти одновременно с выходом проекта «Дау» Ильи Хржановского в Париже состоялась еще одна премьера режиссера из России. 25 января в Опере Бастилии представляют оперу «Троянцы» Гектора Берлиоза — возможно, самого значительного французского композитора XIX века. Поставил спектакль Дмитрий Черняков — по совпадению, один из многочисленных актеров «Дау». Кинокритик Антон Долин побывал на предпремьерном показе «Троянцев» и по просьбе «Медузы» делится впечатлениями от оперы в новой трактовке.

Что это за опера и кто ее ставит?

Завершенных в 1858 году «Троянцев» Гектор Берлиоз считал своим важнейшим произведением. По сути, у этой монументальной оперы о Троянской войне по мотивам «Энеиды» Вергилия (длительность — больше четырех часов, а с антрактами и перестановками декораций потянет на все семь) немало общего с безумным «Дау». Несуразно амбициозный проект сначала был признан неисполнимым: при жизни Берлиоза «Троянцев» полностью не исполнили ни разу.

Второе здание парижской Оперы на площади Бастилии открыли ровно 30 лет назад, именно постановкой «Троянцев», к тому моменту признанных сокровищем французской культуры. К этому юбилею и приурочена новая постановка, порученная русскому режиссеру. Большая честь и ответственность для Чернякова, который ставил в главном столичном музыкальном театре Франции и раньше, но в основном российские оперы («Евгения Онегина» и «Иоланту» Чайковского, «Снегурочку» Римского-Корсакова). И, конечно, фактическое признание его одним из лидеров современной оперной режиссуры — о чем свидетельствовали и его постановки Вагнера в Берлине с дирижером Даниэлем Баренбоймом.

Занавес к открытию Оперы Бастилии делал прославленный американский художник Сай Твомбли. Зрители, знакомые с его творчеством, узнают стиль сразу: размашистые загадочные каракули, росчерк пера великана. В конце каждого действия занавес падает резко, стремительно. Невольно вспоминаешь об одном из шедевров Твомбли — цикле картин, посвященном «Илиаде». Сражения ахейцев с троянцами живописец изобразил в своем характерном духе: будто наброски, нарочито неряшливые пятна и знаки, в которых почему-то безошибочно узнаешь отпечатки древнего мифа. Точно так же рассказ о Троянской войне проступает сквозь, казалось, абсолютно современную, не всегда прямо связанную с текстом либретто историю, которую рассказывает на сцене Черняков. 

Как устроен спектакль Чернякова?

«Троянцы» поделены Берлиозом на две независимые, хотя связанные сюжетом и некоторыми персонажами оперы: «Падение Трои» и «Троянцы в Карфагене». Черняков и поставил их как два отдельных спектакля, разделенных 45-минутным антрактом. В частности, в них совершенно разные декорации — их режиссер всегда проектирует и делает сам, они неизменно неожиданны и эффектны, — довольно точно отражающие отличия спектаклей.

В «Падении Трои» перед нами депрессивный серый мегаполис, авансцена представляет собой центральную площадь, за которой возвышаются небоскребы (и не нужно никакого троянского коня, каждое из этих зданий — такой конь), а рядом находится светлая выгородка, парадный зал, где встречаются руководители государства: царь Приам и его близкие. В «Троянцах в Карфагене» — большое светлое помещение реабилитационного центра для участников и жертв военных конфликтов. Там пытается оправиться после смерти мужа Дидона, туда прибывает после разрушения родного города Эней. Два разных спектакля вступают друг с другом в диалог; их встреча не менее интересна, чем роман Дидоны и Энея, каждый из которых травмирован по-своему. 

О чем этот спектакль?

«Падение Трои» — леденящая картина победы, которая моментально превращается в катастрофу. Так, бравурная музыка открывающих фанфар — постоянный дирижер парижской оперы Филипп Жордан управляет оркестром как идеально отлаженным механизмом — часом позже обернется хаосом и отчаянием. Спонтанные народные гуляния в честь снятия осады (об этом исправно сообщает бегущая строка новостей на стене), выглядят как коллективное помрачение — и его обязательно надо увенчать абсурдным коллективным актом: ввозом в город подарочного коня, «такого огромного, что в его брюхе могла бы уместиться целая армия», как легкомысленно замечают троянцы. Власть имущие будут рады приписать себе славу миротворцев, закончивших войну, тогда как на самом деле от их воли не зависит ничего. Античную невозмутимость в понимании этого простого факта разделяют Берлиоз и Черняков, но не их чинные самоуверенные персонажи — за исключением одной только Кассандры. 

В «Падении Трои» царит хор — восторженная толпа горожан, которую возглавляет царская семья, — самодержец выходит из дворцовых апартаментов, чтобы сымитировать единство с народом. Противостоит хору нонконформистка в брючном костюме Кассандра (сильная актерская работа известной молодой сопрано Стефани ДʼУстрак, воспитанницы французского дирижера и педагога Уильяма Кристи), которая раздает интервью и бросает обвинения в лицо собственному отцу, но остается неуслышанной.

В «Энеиде», взятой Берлиозом за основу, Кассандра появляется эпизодически, композитор же сделал ее главной героиней. У Чернякова она — неистовая одиночка, феминистка, презирающая своего жениха-солдафона Хореба (баритон Стефан Дегу), в буквальном смысле воспламеняющая троянок, которые кончают жизнь самоубийством и отказываются подчиниться завоевателям, ночью выбравшимся из чрева лошади. 

Это вообще опера об индивидуальном сопротивлении массовому помешательству. Выясняется, что во время войны на него способна только женщина. Черняков неожиданно включает над головами персонажей экран, на который проецируются их мысли, контрастирующие с действиями и репликами. Так выясняется, что герой Эней (выдающийся американский тенор Брендон Йованович, самая страстная и сильная вокальная работа спектакля) на самом деле спит и видит, как старик Приам уйдет на покой, уступив трон ему. Черняков даже намекает, что греки проникли в Трою не без помощи Энея, хотя прямо и не обвиняет того в предательстве: кажется, сам троянский принц не верит своим глазам, когда офицер вражеского спецназа пожимает ему руку, а потом отправляется убивать и грабить. Эту травму, а не только потерю отчизны и гибель любимой жены, Эней будет оплакивать во второй опере. 

«Троянцы в Карфагене» сделаны формально проще, но тоньше. Это спектакль о том, что война для ее участников и свидетелей не заканчивается никогда. В реабилитационном центре уютно и просторно, его сотрудники и обитатели дружелюбны и умиротворены, и все равно в этом покое есть что-то пугающее, мертвенное. Чествования «царицы» Дидоны (знаменитая меццо из Мариинского театра Екатерина Семенчук) — попытка поднять настроение вечно фрустрированной и одинокой женщине, оплакивающей убитого на войне супруга. Сестра Дидоны Анна (Од Экстремо), ее советник Нарбал (Кристиан Ван Хорн) и поэт Иопас (Сириль Дюбуа) превратились во внимательных санитаров. Они приветствуют и растерянного Энея в шапочке, напоминающей о головном уборе Рэндла Макмерфи из «Пролетая над гнездом кукушки». 

Возможная любовь Энея и Дидоны у Чернякова — не неуместная страсть, которой противятся боги (ведь Энею пора плыть к другим берегам, чтобы там основать Римскую империю), а искусно устроенный психологами роман, который, по их замыслу, должен излечить обоих. Препятствуют этому не призраки Приама и Кассандры (так в либретто), а голоса, не умолкающие в голове Энея и сводящие его с ума.

«Троянцы в Карфагене» — пронзительная история о посттравматическом синдроме, от которого не спасают ни близкие люди, ни поэзия, ни музыка. Не спасает ничто. При этом Семенчук и Йованович играют внезапную взаимную привязанность двух зрелых людей очень правдоподобно и трогательно. Сразу вспоминается и «Тристан и Изольда», которую Черняков ставил неоднократно, в последний раз — год назад в Германии. К слову, Вагнер и Берлиоз создавали свои оперы одновременно. 

Захватывающе эффектным в первом акте выглядит явление призрака Гектора: через сцену бредет бесформенная пылающая фигура (огонь настоящий), как живая цитата с обложки альбома Pink Floyd «Wish you were here». В такой же живой человеческий факел превращается несчастная Кассандра, оправдывая действием свою несуразную пылкость. Вроде бы, напрашивается параллель с финальным погребальным костром, на котором по сюжету «Энеиды» умирает влюбленная Дидона. Но Черняков пренебрегает очевидным ходом: никакого героизма и патетики, только тихая безнадежная смерть обреченной усталой женщины. Так пафос войны отступает перед тихой скорбью мирной жизни, которая об этой войне не в состоянии забыть.