Почему нас пугают насекомые и как полюбить Кубу (спойлер: прочитать всего одну книгу) Галина Юзефович — о новинках нон-фикшн

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о трех книгах в жанре нон-фикшн: «Гавана: столица парадоксов» Марка Курлански, «Инсектопедия» Хью Раффлза и «Мир блистательного принца: Придворная жизнь в древней Японии» Айвана Морриса.

Марк Курлански. Гавана: столица парадоксов. М.: Азбука-Аттикус, КоЛибри, 2019. Перевод Е. Матвеевой

Автор: Создатель нон-фикшн бестселлеров «Соль» и «1968», любимый писатель президента Джорджа Буша-младшего 

Жанр: «Вторая книга в путешествие»

О чем: Есть подозрение, что «Гавана» Курлански писалась на волне краткой оттепели в американо-кубинских отношениях в качестве так называемой «второй книги в путешествие» — то есть как персональное и познавательное дополнение к безличному и сухому путеводителю. Однако легкий налет прагматизма (к тому же, как мы теперь знаем, несколько преждевременного — ни о каком массовом паломничестве американских туристов на Кубу речь пока не идет) не умаляет достоинств книги, главное из которых — заразительная и очевидно искренняя любовь автора к своему предмету.

«Прежде, чем ты заработаешь право что-то сказать о нем, попробуй его немного полюбить» — эта фраза американского писателя Нельсона Олгрена, сказанная о Чикаго, становится для Курлански своеобразным ключом к пониманию Гаваны. Как следствие, там, где другие видят разруху, нищету, постколониальную травму и унизительную уравниловку кастровского социализма, Марк Курлански видит преимущественно красоту — ну, или во всяком случае, ее впечатляющие следы. 

Любая — даже самая трагическая — эпоха в пятисотлетней истории кубинской столицы оказывается у него если не безоблачной, то по-своему обаятельной и своеобразной. Так, Курлански ухитряется находить романтику и поэзию во временах раннего колониализма (на протяжении первых трех веков существования Гаваны многострадальный город грабили и сжигали в среднем каждые десять лет). Столетия рабства (продержавшегося на Кубе дольше, чем где-либо еще, и отличавшегося особой бесчеловечностью) обретают в его трактовке зловещее величие. Период миражной и коррумпированной «независимости» ХХ века предстает у Курлански в ореоле лихорадочного и макабрического карнавального веселья. И даже кровавые послереволюционные репрессии (так, любимая туристами крепость Ла-Кабанья в Старой Гаване служила местом массовых расстрелов, которыми руководил Че Гевара) или годы затхлой советской гегемонии выглядят у него по-своему живописно. 

Впрочем, явная очарованность автора Гаваной в частности и Кубой в целом вовсе не подразумевает розовых очков в пол-лица. Сохранить трезвость и некоторую непредвзятость Курлански помогают кубинские писатели разных эпох и политических взглядов — неслучайно его книга посвящена именно им, «тем, кто поддержал революцию, тем, кто выступил ее противником, и тем, кто сделал и то, и другое». «Гаванские тексты» Сирило Вильяверде, Хосе Марти, Алехо Карпентьера, Рейнальдо Аренаса, Леонардо Падуры, а также иностранцев, писавших о Кубе (в их числе Энтони Троллоп, Грэм Грин и Эрнест Хемингуэй) становятся вторым ключом к пониманию Кубы — не менее важным, чем собственно авторская ею увлеченность. Так что если по завершении «Гаваны» вы внезапно обнаружите себя за чтением «Сесилии Вальдес» Вильяверде (кубинский аналог наших «Войны и мира»), модернистских стихов «апостола» кубинской войны за независимость Марти или головокружительной «Погони» классика ХХ века Карпентьера, не сомневайтесь — это тоже входило в авторские планы в качестве дополнительной инъекции любви к Гаване, причем не так важно — практической или умозрительной и дистанционной. 

Цитата: «Эрнесто Че Гевара, яростный революционер, выглядел слишком импозантно, чтобы быть кем-то, кроме кинозвезды. Аллен Гинзберг, знаменитый американский поэт, поддержавший революцию, был депортирован в 1965 году за то, что слишком много болтал о наркотиках и однополых отношениях. Последней каплей стало то, о чем, вероятно, думали многие (и мужчины, и женщины), а Гинзберг сказал вслух: что он хотел бы заняться сексом с Че». 

Хью Раффлз. Инсектопедия. М.: Ад Маргинем Пресс, Музей современного искусства «Гараж», 2019. Перевод С. Силаковой 

Автор: Американский антрополог, специалист по первобытным культурам Амазонии

Жанр: Сборник очерков и эссе

О чем: Книга антрополога, посвященная, как несложно догадаться из названия, насекомым, производит впечатление оксюморона. Однако удивительного тут гораздо меньше, чем может показаться: собранная из небольших эссе, расположенных в алфавитном порядке, «Инсектопедия» Раффлза рассказывает не об анатомии или, допустим, таксономии насекомых, но об истории их драматичных и по большей части односторонних отношений с человеком. 

Разброс тем очень велик: от истории голода в субсахарских областях Африки (главная его виновница, наряду с засухами, это легендарная саранча) до знакомства автора с восхитительными Borboletas de Verao — золотистыми «летними бабочками», способными на пару дней в году превратить амазонскую глухомань в дивный райский сад; от жизнеописания художницы, специализирующейся на детальнейшем изображении изуродованных радиацией крошечных слепняков, до истории дешифровки (до сих пор фрагментарной и неточной) таинственного языка пчел. Точно так же от одного текста к другому разнится и стиль: выспренно-поэтический в текстах, основанных на персональном опыте автора; почти академический в очерках, посвященных бытованию насекомых в мире людей; близкий к стилю художественной прозы в биографических заметках об ученых-энтомологах.

Однако есть во всех текстах «Инсектопедии» нечто объединяющее, и это, прежде всего, неизбывное удивление, сопутствующее всем попыткам взаимодействия человека с этими могущественными, многообразными и слабо изученными созданиями. Пожалуй, насекомые — единственные представители живой природы, ухитряющиеся не просто оспаривать право человека на мировое господство, но и, по сути дела, успешно игнорировать сам факт его существования. Пробуждающие в нас широчайшую гамму чувств — от завороженности до страха и отвращения, насекомые в умелых руках Хью Раффлза становятся идеальным инструментом, позволяющим обнажить человеческие неврозы и фобии, а заодно яснее обозначить пути исследовательской мысли и методы познания объектов, одновременно близких, хрупких, уязвимых и при всем том безгранично нам чуждых. 

Цитата: «Фабр искренне любил ос. В его „Воспоминаниях“ осам и жукам уделено больше места, чем другим насекомым. Фабру импонировало, что осы дотоле оставались почти неизученными. Ему нравилась их решимость, столь близкая его собственному характеру, стремление преодолевать самые громадные препятствия. Ему нравилась их аккуратность. А больше всего нравилось, что они позволяли ему проникнуть в поразительные сложности их поведения, а затем он, как фокусник, открывал читателю, что это поведение, как бы онo ни походило на решение задач и изобретательность, все же — вопреки Дарвину — вовсе не является признаком интеллекта».

Айван Моррис. Мир блистательного принца: Придворная жизнь в древней Японии. М.: ИД «Дело», 2019. Перевод Д. Харитонова 

Автор: Классик мировой японистики, культуролог, переводчик и друг Юкио Мисимы 

Жанр: Популярное исследование

О чем: Опубликованная в 1964 году и, наконец, переведенная на русский книга англичанина Айвана Морриса — золотая классика японистики, сочетающая в себе оригинальность исследования (Моррис был настоящим большим ученым с мировым именем) с чарующим изяществом изложения. Собственно, безукоризненное изящество — едва ли не ключевой элемент этого текста, перебрасывающего ажурный мостик из ХХ века в эпоху Хэйан — самый изысканный и церемонный период японской истории, расцвет которого пришелся на XI век. 

Вынесенный в заглавие «блистательный принц» — это, конечно же, принц Гэндзи, любвеобильный и томный герой знаменитого романа императорской фрейлины Мурасаки Сикибу, и большая часть деталей, призванных проиллюстрировать хэйанские быт и нравы, заимствована автором из этого фундаментального для всей японской культуры текста. Однако помимо романа Мурасаки Моррис обращается и к другим важным книгам эпохи — в частности, к «Запискам у изголовья» другой знатной придворной дамы, Сэй-Сёнагон. Если же читателю хочется большего академизма и информативности (а заодно и меньшего перекоса в сторону литературных источников), то на каждой странице имеются пространные, куда более строгие по стилю сноски, читать которые можно параллельно с основным текстом, отдельно от него, а можно и вовсе пропускать — все, в общем, понятно и без них.

К X веку Япония полностью обособилась от Китая (из которого до этого с жадностью заимствовала решительно все — от способов стихосложения до архитектуры) и оборвала с ним все связи, императорский двор переехал в новую благоустроенную столицу — Хэйан-кё, подарившую название всей эпохе (позднее этот город стал известен как Киото), власть прочно закрепилась в руках могущественного клана Фудзивара, а во дворце потекла жизнь бесконечно утонченная и при этом абсолютно самобытная. Собственно, вся книга Морриса представляет собой вдумчивый и детальный рассказ о тончайших нюансах этой жизни, о едва ли не чувственных отношениях придворных с природой и временами года, о сложнейших таинствах этикета и церемониала, об устройстве общества, о месте в нем женщины (одновременно очень высоком и почти бесправном), о религии (распадавшейся на три равновеликих рукава — буддизм, синтоизм и традиционные поверья), а главное о повсеместном культе красоты и художественной чувствительности, стоявшей в списке добродетелей несопоставимо выше нравственности.

Эпоха Хэйан относится к числу периодов, словно созданных для того, чтобы смотреться в них, как в зеркало. Тотальная театральность и демонстративность чувств, возогнанных до предела; пронзительное (и тоже несколько аффектированное) ощущение близкого конца и обреченности, пронизывающее каждое мгновение бытия; культурный изоляционизм и распад традиционной семейной модели — при желании практически любое время (наше — не исключение) найдет в эпохе Хэйан нечто родное и узнаваемое. Однако — и в этом состоит едва ли не главное достижение Айвана Морриса — автор умело противостоит соблазну уподобления. Его книга — это честное и самоценное погружение в тот самый мир блистательного принца, без попытки использовать его в качестве метафоры для разговора о собственной эпохе, без притянутых аналогий и многозначительного подмигивания. И именно эта аскетичная чистота авторской мысли, эта рыцарственная и бескорыстная преданность избранному предмету делает книгу Морриса не просто увлекательной, но еще и максимально вневременной, принципиально не устаревающей и свободной от диктата современности.

Цитата: «Некоторых подозреваемых казнили, но большинство отправили в ссылку. Среди них был принц Савара, отправленный под конвоем на остров Авадзи. До места назначения он не добрался: похоже, в пути его умертвили по официальному распоряжению. Вскоре после того императорскую семью стали преследовать болезни и другие невзгоды. Примитивные медицинские знания того времени — вкупе, вероятно, с нечистой совестью — заставили правительство отнести все это на счет мстительного призрака Савара. Были приняты меры по задабриванию мертвого принца, и в 800 году правительство даже назначило его главой государства под титулом императора Судо, отличив тем самым как единственного человека, ставшего императором после пяти лет в могиле».