истории

«Имею я право быть моральным камертончиком в этом маленьком мирке? Да!» Интервью Антона Красовского, который хочет участвовать в выборах мэра Москвы

Источник: Meduza

Тележурналист, директор благотворительного фонда «СПИД.Центр» Антон Красовский 21 мая заявил, что хочет стать кандидатом в мэры Москвы. Об участии в сентябрьских выборах уже объявили нынешний глава столицы Сергей Собянин, а также два оппозиционера — муниципальный депутат Илья Яшин и бывший депутат Госдумы Дмитрий Гудков. Красовский заявил, что собирается поставить «избирательный эксперимент», поскольку он «первый [открытый] политик-гей на территории бывших стран СНГ». Специальный корреспондент «Медузы» Таисия Бекбулатова выяснила у Красовского, почему он не собирается критиковать Собянина, как он поссорился с Ксенией Собчак и что его восхищает во Владимире Путине.

«Единственная задача любого политика — это уметь в себя влюблять максимальное количество людей»

— Я почитала про ваше выдвижение — что вы альтернатива всему, и власти, и оппозиции, что вы не против Путина и вообще не против кого-либо… Что-то мне это напоминает, какую-то совсем недавнюю кампанию.

— Какую?

— Кампанию Ксении Собчак.

— Она же была против всех.

— Вы же понимаете, что против всех и не против кого-либо — это примерно одинаковые вещи.

— Нет, совершенно не одинаковые. Смотрите, какая была история с Ксенией Анатольевной Собчак. Ксения Анатольевна Собчак, вернее, люди, которые ей это советовали — это был не я, — придумали вот эту бесполезную, бессмысленную ерунду, которая в итоге и привела, кстати, к одному проценту. Что «все Собчак ненавидят, поэтому давайте просто вы за нее якобы отдаете голос, но на самом деле это против всех».

Политика — это не про ненависть, политика — это про любовь. Человек, которого все ненавидят, не должен идти в политику.

— А Собчак все ненавидят?

— Ну, мы это видели в итоге по голосованию. А вы что считаете — что человек, который входил в кампанию, понимая, что его все ненавидят, и уходил из этой кампании, поняв, что ничего не изменилось…

— Зачем вы тогда работали в этой кампании?

— Послушайте, есть разные вещи. Мы сейчас говорим про политику и Ксению Анатольевну Собчак. Я в кампании Ксении Анатольевны Собчак занимался медиаконсультированием. Я занимаюсь медиаконсультированием, например, в агентстве Pen & Paper, юридической компании. У нас, например, клиенты — уголовники, убийцы, жулики-губернаторы, я не обязан их любить. Я оказываю им медиауслуги. Это медиасопровождение — то, чем я занимался у Ксении Анатольевны Собчак. Это не значит, что она убийца и жулик. Просто никакие мои чувства к Ксении Анатольевне Собчак вообще не важны. Понимаете? Это just business. Я не являюсь ее политическим сторонником, никогда не являлся. Более того, мы на этом условии и договорились — я же не возглавил этот штаб, я сразу отказался, могу прямо показать эсэмэску, как отказался, хотите?

— Думаю, мы можем обойтись без этого.

— Вы начали спрашивать, зачем я работал у Ксении Собчак, так и не получив ответа на вопрос, который вы действительно задали, — а задали вы вопрос, что где-то вы это уже видели.

— Вы [же] сказали, что [ваши кампании] это не одно и то же.

— Это не одно и то же. Когда человек говорит «голосуйте за меня, но это не за меня, а это против всех» — это лицемерие и ложь. А я говорю: голосуйте за меня. Вот и все.

— А говорить, что вы альтернатива всему, это не лицемерие?

— Я говорю, что я альтернатива всему, как альтернативой всему является Илья Яшин, как альтернативой всему является Дмитрий Гудков, как альтернативой всем нам является Сергей Собянин… Мы все альтернативные друг другу кандидаты. Вот и все. Почему я говорю слово «альтернатива»? Потому что никто из этих людей не является оппозицией. И я точно не являюсь оппозицией. Потому что никакой оппозиции в Российской Федерации не существует.

— Почему так?

— Не знаю, спросите у Российской Федерации. Я не знаю, почему ее не существует, я знаю, что такое оппозиция. Оппозиция — это огромная часть государственной системы, которая в следующей, как сказали бы в Украине, каденции придет к власти и станет «позицией». Вот в России нет этой части государственной системы. Поэтому все люди, которые здесь называются оппозицией, на самом деле не оппозиция никакая. Это просто люди, которые против Путина лично.

— Вы сказали, что в значительной степени ваше решение о выдвижении спровоцировала проповедь священника Майкла Карри [на свадьбе принца Гарри и Меган Маркл] — про «огонь любви», ради которого стоит умирать, а не убивать. Вам не кажется, что это зашкаливающий уровень пафоса для мэрской кампании?

— Нет, не кажется.

— Как вы будете проводить «огонь любви» на посту мэра? Точнее, в качестве кандидата в мэры?

— Смотрите, позиция мэра Москвы, человека, который руководит агломерацией реально в 20 миллионов, — это не про трубы, не про горячую воду, не про кадки с цветами, ни даже, более того, не про четвертое кольцо метро. Это вообще не про это. Это про то, чтобы людям, которые здесь живут, совершенно разнообразным, очень разно настроенным, людям, которые хотят выходить на улицы или, наоборот, сидеть дома, людям, которые хотят жениться и разводиться, людям, которые хотят читать книжки, и людям, которые хотят ничего не делать и кататься в электричках, — вот всем этим людям было бы здесь комфортно.

— И как вы это можете сделать?

— Послушайте, «как вы это можете сделать?» — это бессмысленный вопрос абсолютно. «Как вы будете чинить железнодорожные пути?» — вот так вы сейчас со мной разговариваете. Значит, я вам еще раз говорю, что любая политика — это искусство любви.

— Это очень общая фраза.

— Нет, совершенно не общая. Единственная задача любого политика — это уметь в себя влюблять максимальное количество людей.

— Вы собираетесь влюбить в себя максимальное количество людей?

— Как любой политик, который идет на выборы.

— И как вы будете этим пользоваться?

— Как я буду пользоваться любовью? Любовью не пользуются, любовь — это бескорыстное чувство.

— Вы хотите в себя влюблять — зачем?

— Любовь — это не про использование кого-то.

— Еще раз. Вы говорите: я буду влюблять в себя людей. Зачем?

— Я не сказал фразу «я буду влюблять в себя людей».

— Вы сказали, что это главная задача.

— Я сказал, что это главная задача любого политика. Это две немножко разные фразы, не надо передергивать. Как вы поставили вопрос?

— Зачем вам влюблять в себя людей?

— Для того, чтобы выиграть любые выборы. Надо влюбить в себя максимальное количество людей.

— То есть вы верите, что можете выиграть эти выборы?

— Я иду на эти выборы не для того, чтобы люди проголосовали против всех.

— Это уход от ответа.

— Это не уход от ответа. Я иду на эти выборы для того, чтобы люди за меня проголосовали.

— Вы считаете, что вы дойдете до дня голосования?

— Я понятия не имею.

— Нужно набрать муниципальных депутатов…

— Знаете, если Алексею Анатольевичу Навальному в 2013 году это удалось, почему это мне не должно удаться? (Алексей Навальный прошел через муниципальный фильтр с помощью депутатов от «Единой России» — прим. «Медузы».)

— Вам не кажется оскорбительным, что после сообщения о вашем выдвижении большая часть людей начала акцентировать внимание на том, что вы открытый гей?

— Нет. Я сам акцентировал на этом внимание. Это ради этого и делается.

— То есть это важная и, может быть, главная часть кампании?

— Да, конечно. Вот вчера, например, был Харви Милк Дэй. Это была важная часть кампании Харви Милка? А у Мартина Лютера Кинга — то, что он чернокожий, — это было важно в его общественно-политической деятельности?

— В 2013 году вы говорили, что вы не Харви Милк и не хотите им быть.

— Вот в 2013 году я говорил, что я не Харви Милк. А сейчас 2018 год. И, к сожалению, никакой другой человек, кроме меня, здесь не выявился.

— Твит [главреда «Эха Москвы» Алексея] Венедиктова вы не сочли оскорбительным?

— Я твит Венедиктова счел идиотским, а не оскорбительным.

— Зачем вы его ретвитнули?

— Я ретвичу не только то, с чем я согласен. Я еще и [журналиста Сергея] Пархоменко ретвичу.

— Не кажется ли вам показательным, что свою кампанию вы начали с нападок на оппозицию?

— Нет, не кажется. А это должно показать что?

— Допустим, вы сравнили Навального и Яшина с гопниками, потому что вы нашли…

— Я их открытым текстом назвал гопниками.

— Потому что вы нашли пару их сторонников, которых вы сочли гомофобами…

— Не я счел, а они гомофобы. А назвал я не их сторонников гопниками, а их самих гопниками, потому что они гопники.

— Я не говорила, что вы назвали их сторонников гопниками…

— Послушайте, вы читаете текст, а я вам новый текст говорю, который вас гораздо больше устроит.

— Мне не нужно, чтобы ваш текст меня устраивал.

— Вопрос ваш был такой: не считаете ли вы странным, или как там, что я начал что-то с нападок на оппозицию? Я в том числе сказал, почему я иду. Я иду, потому что ни я, ни один из моих друзей не сможет прийти на эти выборы и проголосовать ни за одного из тех людей, которые сейчас на эти выборы пойдут, по всей видимости. И ответил на вопрос, почему Илья Яшин не мой кандидат. Или почему Дмитрий Гудков не мой кандидат. Я же должен об этом сказать.

— Говоря об этом, вы сделали акцент именно на том, что вы нашли двух гомофобов среди их сторонников.

— Я не сделал на этом акцент. Вы сейчас правда, вы сейчас выступаете в роли… У меня полное ощущение, что я разговариваю с корреспонденткой «Лайф.ру». Причем не потому, что «Лайф.ру» — говно, а потому, что это такая манера. Кстати сказать, это же тоже задача интервьюера, чтобы интервью было интересным, а не для того, чтобы человек все интервью хотел это интервью закончить. Вам нужен интересный текст, или вам нужен говняный текст, или вы просто хотите ************* [повыступать]? Это я вас спрашиваю как журналист журналиста. Давайте закончим. Привет там Красильщику-********* [хренильщику] (имеется в виду издатель «Медузы» Илья Красильщик; к управлению редакцией он отношения не имеет — прим. «Медузы»).

«Я иду на эти выборы проповедовать»

(После короткого обсуждения Таисия Бекбулатова и Антон Красовский решают вернуться к разговору.)

— Вам не кажется, что говорить «я не оппозиция», но при этом «я альтернатива» — это немного софистика?

— Может быть. Вообще любая риторика — это немножечко софистика. Любая предвыборная риторика — это в еще большей степени немножечко софистика. Разумеется, я пытался найти для себя слово, чтобы не говорить «оппозиция-оппозиция-оппозиция». Я ненавижу слово «оппозиция» в системе, где это слово отсутствует. Оппозиция — это вторая нога государственной системы управления. К сожалению, в России этой ноги нет, она ампутирована. Да нет, она не ампутирована — она не выросла. И никогда не было случая, чтобы эта нога вырастала революционным способом. Она должна вырасти эволюционно.

— Вы сказали, что ваши избиратели — люди, которые не будут голосовать за власть и не будут голосовать за оппозицию, потому что она еще хуже власти. Почему оппозиция хуже власти?

— В данной ситуации мы говорим о конкретных людях, Гудкове и Яшине. Вернее, нет, это Яшин, потому что никакого Гудкова никто пока не видел (Дмитрий Гудков заявил о желании участвовать в выборах и сказал, что демократические силы должны выдвинуть единого кандидата — прим. «Медузы»). Мне не нравится Яшин, я считаю, что он хуже гораздо, чем Собянин.

— Чем?

— Всем. Вообще всем. Просто всем. Я считаю, что Собянин — человек профессиональный, а Яшин — нет. Я считаю, что Собянин — человек умеренный, а значит, более полезный для сложного города, а Илья Валерьевич — нет. Я считаю, что у Сергея Семеновича Собянина, что бы о нем ни говорило большое количество интеллигентной публики, есть вкус, а у Ильи Валерьевича — нет. А самое главное, Сергей Семенович Собянин, в отличие от большинства людей, которые в нашей стране называются оппозицией, умеет слышать и слушать.

— А вы общались с ним, чтобы оценить это?

— Вы знаете, я с ним общался, наверное, ровно столько же, сколько с Ильей Валерьевичем Яшиным, то есть приблизительно минуты четыре. Но мне не нужно общаться с Сергеем Семеновичем Собяниным, чтобы понять, что он слышит и слушает. Я это вижу по телевизору, он для меня телевизионный персонаж, как и Илья Валерьевич Яшин.

— Вы сказали, что город должен быть для людей. Мне это напомнило собянинский лозунг «Москва для людей». Вы и сейчас в целом говорите о нем с симпатией. Почему тогда просто не проголосовать за него?

— Я хотел бы пойти за него проголосовать. Более того, я вам честно скажу: если меня не допустят до выборов, я пойду и проголосую за Собянина. Но я считаю, что это время, избирательная кампания… И это, кстати, тоже собчаковский такой… В этом смысле мы похожи… Я иду, для того чтобы провести некий избирательный эксперимент. В довольно сложной ситуации во всех смыслах. И я себя приношу в жертву этого эксперимента. Вот там люди вакцины кололи в своих детей или в себя, а не в кроликов — я колю в себя такую вакцину. Я первый политик-гей на территории бывших стран СНГ.

— То есть эксперимент именно [в том], проголосуют ли люди за гея?

— Вообще как люди к этому будут относиться. Важно даже не «проголосуют — не проголосуют», все равно все проголосуют за Сергея Семеновича Собянина. Вопрос — как с тобой будут разговаривать, будут ли за тебя ставить подписи, будут ли тебе жать руку, кто тебя поддержит, кто не поддержит, кто будет за, кто сразу будет против, какое количество людей придет тебя поддержать в качестве волонтеров. Я считаю, что для умиротворения нравов это полезный эксперимент.

— Он является для вас эмоционально тяжелым?

— Да.

— Есть уже какие-то реакции?

— Реакций довольно много. Реакции в большей степени положительные, по крайней мере среди людей, которые меня интересуют. Меня в меньшей степени интересует реакция моей фейсбучной ленты. Это большая ошибка нашего окружения — реагировать вот на эту ленту. Потому что не то что реальная жизнь, а та реальность, с которой ты сталкиваешься, когда идешь на выборы, — она немножко другая. Она не коррелируется с твоей фейсбучной лентой. Вернее, очень мало с ней коррелируется.

Вы говорите: а вам не кажется, что это такие пафосные вещи — говорить про любовь-***** [фигофь]? Честно, хотелось прям вмазать. Знаете почему? Потому что вы ровно… Есть такая баба в английской королевской семье, она дочь принца Эндрю… Там [на королевской свадьбе] было два человека, которые сидели вот с такими постными физиономиями, когда этот чувак [епископ Майкл Карри] рассказывал про огонь любви. А она так сидела, потому что для нее это было что-то дико неприятное, непонятное, не понимая, почему в ее жизни все это говно вообще происходит. И я ее тоже чуток понимаю. Но это такой жанр. Проповедь — это такой жанр.

— Я не очень поняла, почему вы к ней [к этой проповеди] отсылаете.

— В некотором смысле я — такой проповедник. Я иду на эти выборы проповедовать. Понимаете, проповедовать какие-то вещи, которые в этой стране проповедовать никто никогда не решался по разным причинам. Большинство — потому что они эти вещи не разделяют или не понимают, а меньшинство, которое на самом деле так и думает, считает их слишком пафосными.

— Эти вещи — это?

— Эти вещи — это любовь и свобода. И разговоры об этих вещах. О том, что эти вещи являются самыми ценными вообще в природе. И в том числе в такой незадачливой ситуации, как выборы московского градоначальника.

— Считаете ли вы, что имеете право выступать моральным камертоном?

— А проповедник — это не моральный камертончик… Понимаете, это не… Вернее, так: во-первых, да, считаю! Начнем с этого: да, ***, считаю! Именно потому что я, сука, ответил на вопрос: вы в 2013 году говорили, что вы не хотите [быть Харви Милком], — а че, другой человек есть такой? Ну другой такой есть? Ну нет другого такого! Отмороженного, мудака. Может быть, вы меня ненавидите, считаете меня подонком, — вот там Сергей Борисович [Пархоменко] вообще написал, что я там, *****, пиарюсь на этой всей ***** [фигне]. Классический пример, что Христос на кресте пиарился.

Но еще раз говорю: да, вот в этом контексте считаю. Для западной публики абсолютно, как говорил Дерк Сауэр в моем детстве, undisputable person [персона, о которой не может быть споров]. Потому что все понятно: вот, *****, идите, найдите мудака, который, *****, с работы уволился сам, ***** [очень далеко] послал всех, всем рассказал, что он пидорас, — в эфире, все ****** [удивились] и так далее. Найдите такого, покажите мне такого другого. Покажите мне другого такого же мудака, который говорит: я, открытый пидорас, иду, *****, в мэры Москвы, в ситуации, когда там, *****, людей нагайками ****** [бьют] на этом митинге.

И даже, допустим, предположим, я договорился. Прям получил заказ от админки-****** [фигинки, имеется в виду кремлевская администрация], я не знаю, ФСБ, *****, кого-нибудь. Но вы представляете, сколько людей отмороженных ходит по улицам города? Я зайду в подъезд — меня просто какой-нибудь отмороженный мудак убьет, *****. Это моя реальность, которую я понимаю. А люди, живущие в каком-то своем большинстве, не понимают. Я в этой ***** [фигне] живу, *****, пять лет [со времен каминг-аута]. Правда.

И, ну, имею я право, как вы говорите, быть моральным камертончиком в этом маленьком мирке, *****? Да, сука, имею такое право! Вот да. Да, имею!

Но вместе с тем проповедь произносится не моральными камертончиками. Проповеди произносятся людьми, которые не боятся быть слишком пафосными, говоря о самых важных вещах на планете.

«Я к Владимиру Путину отношусь с уважением и иногда с восхищением»

— Есть что-то в вашей биографии, о чем вы жалеете? В частности, «Контр-ТВ»?

— Я не жалею о «Контр-ТВ», почему я должен жалеть о «Контр-ТВ»? Потому что там два раза показали митинги у Соловецкого камня?

— Ну вы же сами говорили, что это был пропагандистский канал…

— Ну и что?

— …а вы не любите пропагандировать.

— Ну смотрите, давайте так: вы в глагол «жалеть» вкладываете значение стыда или такого hesitating [нерешительности]?

— Если бы вам предложили ту же должность сейчас в аналогичном проекте, вы бы согласились?

— (Долго думает.) Скорее нет.

— Почему?

— Просто потому, что я не хочу… Ну, скажем так, работать и зарабатывать деньги можно, не занимаясь прямой пропагандой тех ценностей, которые я не разделяю. А наш ценностный разрыв с нынешней государственной машиной слишком большой.

— А тогда не был слишком большой?

— Тогда не было ничего. Тогда не было закона о гей-пропаганде. Я ушел в тот день, когда он был принят. Не было Крыма, не было Украины, не было санкций, вообще ничего не было — был только Путин.

— Вы тогда говорили, что вы его уважаете, — это сейчас изменилось?

— Я и сейчас его уважаю и все время про это говорю. Я и сейчас к Владимиру Путину отношусь с уважением и иногда и с восхищением.

— То есть за эти пять лет он не совершил никакого поступка, за который потерял бы ваше уважение?

— (Вздыхает.) За свою жизнь большую Владимир Путин, видимо, совершил огромное количество поступков, из-за которых приличные люди вроде бы должны были его, наверное, не уважать. Но я не отношу себя к приличным людям. Я отношусь к Владимиру Путину как к историческому персонажу, и я привык оценивать какие-то большие процессы как исторические. И я прекрасно понимаю то отношение, которое есть к ВВ у хороших людей. Мне оно очень понятно. Но… Я, может быть, неправ, я не претендую на правоту. Огромное количество вещей мне неприятно — это ответ на вопрос, почему я не работаю, например, на канале ВГТРК или не пишу колонки в РИА Новости. Потому что я не разделяю эти взгляды и я не могу войти в этот раж общей озлобленности. Я в ней не хочу участвовать.

Но это не меняет мое отношение к Владимиру Путину как к огромной исторической фигуре. Это исторический персонаж с абсолютно историческими действиями, который не стоил России той крови, которая в России обычно бесконечно льется.

— Что вас в нем восхищает?

— Масштаб. Конечно. И более того, я не верю людям, которые говорят — все эти разговоры про моль там, ***** [фиголь], вот что они там рассказывают. Люди, которые, во-первых, с удовольствием бы с ним… В его присутствии они бы обосрались. Честно говоря, я не знаю ни одного человека, который бы не обосрался. Вернее, так: я видел одну отмороженную бабу — [журналистку] Машу Гессен, которая вроде не обосралась, но тоже только по ее рассказам, если честно, реальности мы не знаем. Я, честно, я бы обосрался. Я это всегда говорил. Для меня это действительно огромная фигура.

К вопросу о том, с чего мы начали, — что политик должен в себя влюблять. Вот у него это получается. И это не только 86%, свозят [на митинги и выборы] там ***** [к черту] — не свозят, правда — пропаганда, Первый канал… Я не знаю ни одного человека, который при личном общении с ним не влюбился бы. Я с ним лично не общался, но я знаю этих людей. У него есть такой дар, он очень одаренный, дико талантливый в этом смысле политик.

— Вы сказали, что на фоне оппозиции даже орловский губернатор выглядит европейским бургомистром.

— Да, это правда. Я вообще считаю, что Россия — европейская страна и народ русский — европейский народ. И, кроме всего прочего, я считаю, что можно сравнить все со всем. Яйцо можно сравнить с небом, губную помаду можно сравнить с мешком для сидения. Все сравнимо. Сравнить орловского или курского губернатора или прекрасную губернаторшу в Мурманске, например, с чиновницей в Польше или Румынии — довольно просто. Эти чиновники точно ничем не хуже. И более того, Россия такая огромная относительно Европы, и русский народ такой большой относительно, опять же, европейцев — в этой системе невероятное количество на самом деле очень способных, профессиональных и честных людей. Я понимаю, что в это *** поверишь. Но я таких людей вижу каждый день.

Наверное, опять же, мне как человеку с непризнанно хорошим лицом должно быть стыдно об этом говорить, но у меня нет другого мнения. Я не буду врать — я не буду ********* [яростно критиковать] Собянина, например. Потому что я считаю, что Собянин — талантливый градоначальник. И я вижу бесконечное количество… Сейчас ездил по стране во время избирательной кампании Ксении Анатольевны — видел невероятное количество очень способных и очень несчастных руководителей. Потому что он сидит в каком-нибудь своем Томске, у него там весь бюджет как здесь бюджет у ЦДХ. И ему пенсии нечем платить, у него трубы прорывает в −42, люди мерзнут, а он хочет на свой пивзавод, у него собственный пивзавод, не хочет он быть никаким мэром, а его не отпускают, потому что нет людей, никто не хочет возглавлять. В этом и смысл вот этой всей ужасной страны.

«Я пытаюсь стать кулончиком в гребаной цепи»

— Вы считаете нормальным, что еще до старта кампании вы знаете, что вас не зарегистрируют?

— Я считаю ненормальной вообще всю эту процедуру регистрации, я считаю ненормальным, что нужно собрать эти тысячи подписей, а потом, уже собрав, идти проходить какой-то муниципальный фильтр. *****, у тебя 40 тысяч подписей, какой ***** [еще] муниципальный фильтр? Более того, я вам скажу: я специально пойду в эти округа, в муниципальные советы — это все эксперимент, — где хочу посмотреть в глаза муниципальным депутатам. Не единороссам, которые не будут за меня голосовать, которые не дадут мне шанс дойти до выборов. Просто от вредности, а не потому, что есть какие-то идеи. А идея должна быть одна — муниципального фильтра не должно быть в природе. Народ должен голосовать за людей.

— Правила, которые вы критикуете, приняли те же люди, про которых вы говорите, что вы не против них.

— Я говорю, что лично поддерживал бы Собянина, если бы сам не выдвигался. Но я выдвигаюсь. Соответственно, я уже все равно против. Тех других — Собянина, Яшина… Понимаете, это тоже все софистика: «я против всех» — ну я и так против всех, «я за всех» — ну я и так за всех… Когда я вам говорю, что я против каких-то правил, одновременно с этим я говорю — поскольку я с этими правилами мириться уже не могу, я с ними не работаю. Я не работаю на ВГТРК, даже на СТС каком-нибудь.

— То есть вы заняли позицию нейтралитета — или как это назвать?

— Я занял позицию личного примера. Вообще, любое эволюционное развитие связано с появлением в популяции какого-то ненормального представителя. Я вот этот ненормальный представитель, который должен провести некую эволюционную реформу.

— Закрепиться как мутация?

— Закрепиться как мутация.

— Вы критикуете Навального…

— Не нравится мне Навальный.

— Если сравнить, то чем вы лучше него?

— Я… против зла.

— А он за зло?

— Конечно. Любой человек, который призывает к наказанию…

— Наказание — это люстрации?

— Любое гипотетическое наказание — и люстрации, и «жулики и воры, пять минут на сборы», и «маленькая крыса за красной стеной сидит, глазки бегают» — это все некое увеличение зла в стране, в которой и без него зла довольно. Я считаю, что не может… Это, собственно, ответ, почему Собянин лучше, чем Яшин, — Собянин никого не призывает сажать. Потому что Собянин призывает освобождать — то, что мы видели по Алексею Малобродскому (очевидно, имеется в виду этот твит Собянина — прим. «Медузы»). Я против дискурса про посадки, про возмездие.

— То есть за коррупцию не надо сажать?

— Я хочу, чтобы сажать стали меньше, в том числе за коррупцию. В стране, где первое, что приходит в голову, чтобы исправить любую ситуацию, — давайте мы что-нибудь запретим или кого-нибудь расстреляем, человек перемен не может идти, поддерживая эти настроения. И я хочу, чтобы кто-то уже перестал эту ***** [чепуху] нести. Я хочу, чтобы кто-то сказал людям: давайте мы не будем сажать коррупционеров. Вот я не хочу никого сажать. И не хочу никаких, *****, люстраций. И хочу, чтобы Владимир Владимирович Путин дожил до прекрасной старости на красивом острове с красивыми детьми, *****, с той суммой, которую он успел унести, если он что-то унес. Я правда так хочу.

Вот Дональд Трамп угрожал Хиллари Клинтон посадкой, натурально. И вот этот самый момент — это был ****** [катастрофа]. Весь Вашингтон ***** [офигел] в этот день. Потому что так не бывает, так государственные системы не строятся, чтобы последователь угрожал предшественнику посадкой. Так никогда не станешь последователем, ты никогда не станешь следующим, если будешь всем вокруг угрожать посадкой.

— Так он же избрался.

— И на следующий день все разговоры про посадки закончились.

— Может, у Навального они тоже закончатся.

— Дай бог, если он придет к тому, что сажать никого не надо. Дай бог, если он придет к тому, что эволюция лучше, чем революция, свобода лучше, чем несвобода.

— Вы определились, кого позовете в штаб?

— Я вчера встречался с большим количеством людей, которые работали вместе со мной в избирательной кампании Ксении Анатольевны. Я встречался с теми, кто не работал. «Видишь ли, Юра…», как говорил Юрий Соломин… Мое главное отличие от избирательной кампании Ксении Анатольевны Собчак: у меня, к сожалению, очень мало бабок. И пока они все мои. Поэтому я пока не очень понимаю, как им платить.

— Поиск спонсоров будет сложным, на ваш взгляд?

— Точно не легким. Сейчас вообще, знаете ли, кризис, лето, кому это надо… Я не очень знаю, кто бы это мог быть пока. Все-таки у Ксении Анатольевны немножко другие возможности, чем у меня. Нынешнее руководство страны ей чай в постель носило, а меня — только на *** вертело. Меня нельзя с ней сравнить — она все-таки принцесса, а я, как сказал бы певец Оксимирон, русский кокни.

— Вы рассорились из-за какой-то конкретной ситуации?

— Мы просто друг друга очень ******* [достали]. Тебя воспринимают как вещь: вещь может быть говняная, ненужная, вещь может быть очень дорогая и любимая, но ты все равно будешь вещь. У Ксении Анатольевны было странное представление о добре и зле — она говорила одно публично, а лично говорила немножко другое. У нее было очень неправильное представление о лояльности: лояльность — это когда ты только с ней. А лояльность — это когда ты делаешь много для кого-то. А с другой стороны, мы просто друг от друга очень устали. Я к ней правда очень хорошо отношусь. У меня не было никакого идеологического с ней рассирания. Просто мы повели себя как мудаки оба.

— Оба?

— Конечно. *****, я находился в перманентной истерике. Там уже невозможно было не находиться в этой истерике.

— В плане нагрузок?

— Нет-нет, в плане коммуникации. Очень тяжело. Конечно, я с ней работал [до этого], но никогда 24 часа в сутки, где бы она была моим начальником. И у нее не было никогда такой адовой нагрузки, чтобы она так истерила. Конечно, для нее это была чудовищная психологическая нагрузка, я ее очень хорошо понимаю. У меня к ней вообще никаких претензий.

— Даже после этого твита?

— Да посрать мне на этот твит, он же от обиды. Спасибо, что обращает на меня внимание, я тоже время от времени за ней слежу.

— Вы работали и на Прохорова, и на Собчак, которая говорила, что Прохоров был кремлевской креатурой. Кто прав?

— Да все мы так или иначе кремлевские креатуры. Кремлевская креатура — это тот, кого допускают, а не сажают в тюрьму. Ни Ксению Анатольевну никто в тюрьму не сажал, ни Михаила Дмитриевича Прохорова никто в тюрьму не сажал. С божьей помощью, может, и меня не будут сажать. Так или иначе, и Ксюша кремлевский проект, и Миша кремлевский проект. Вернее, так, кремлевский — это любой проект, который Кремлю не противен. Бывают разные мотивации: кто-то говорит, что Прохорова попросили, кто-то — что Прохорову предложили, кто-то говорит, что Собчак попросили, а кто-то говорит, что Собчак сама захотела.

— Она с вами не обсуждала это?

— Ксения Анатольевна так много всего со мной обсуждала, что я ничему не верю. Это была, наверное, главная причина нашей ссоры — это ее бесконечное недоверие ко мне. И меня это в какой-то момент очень сильно замучило. При этом я ее не осуждаю. К сожалению, я не такой: я всегда всем верю, но мне никто не верит, что я правду говорю. Все считают, что я ***** [вру]. А я не ***** [вру], я правду говорю. Вот вы же мне тоже не верите. Я вам что-то рассказываю, а вы мне не верите. А я всегда правду говорю.

— Вы говорили, что и Путин, и Навальный — это звенья одной гребаной цепи. А вы сами себя не считаете звеном этой цепи?

— Я как раз пытаюсь в этой цепочке стать кулончиком. То есть немножко другим. Это все от посадки до высылки: один сажает, другой сейчас придет сажать, один высылает, другой будет высылать, один с коррупцией борется, другой сейчас будет с коррупцией бороться. Нужен кто-то, кто будет про добро ценности озвучивать.