истории

«Ню» Ян Гэ и «Царь-птица» Новикова: взгляд на Россию со стороны Два неожиданных конкурсных фильма ММКФ от режиссеров из Якутии и Китая

Источник: Meduza

На Московском международном кинофестивале показали два российских фильма, участвующие в конкурсной программе: «Царь-птица» якутского режиссера Эдуарда Новикова и «Ню» актрисы, певицы и режиссера родом из Китая Ян Гэ. Кинокритик Антон Долин посмотрел обе картины и считает, что эти фильмы выгодно выделяются на фоне всего российского фестивального кино последних лет — прежде всего, тем, что не пытаются вписаться в европейский или американский контекст, а берут все самое лучшее от своих азиатских корней.

Московский фестиваль формально считается и даже является международным. Но никто не питает на этот счет иллюзий: для контекста мирового кино любой исход конкурса ММКФ — пустой звук. Кто будет состязаться за «Золотого Георгия» и кто его получит, важно только самим конкурсантам и, возможно, отборщикам. Единственное, вокруг чего выстраивается некая интрига, — это российские претенденты на призы. Они все-таки защищают честь державы перед международным жюри. Их победа или проигрыш (нередко на заведомо бледном фоне) — интересный сюжет.

В этом году как минимум два участника от России — совсем неожиданные. Картина «Царь-птица» Эдуарда Новикова приехала из Якутии, где давно существует самобытный кинематограф, со своими звездами, традициями, языком, культурой, аудиторией. Исполнитель главной роли Степан Петров, вышедший на сцену кинотеатра «Октябрь» в национальном костюме, трогательно назвал картину «российско-якутской», будто это копродукция. А фильм «Ню» Ян Гэ снят в Москве, зато автор сценария, режиссер, продюсер и автор песен — этническая китаянка, уроженка Пекина, ученица Сергея Соловьева, актриса «Гоголь-центра» Кирилла Серебренникова и финалистка шоу «Голос».

Две картины во многом противоположны по духу и содержанию. В «Царь-птице» есть благородный старомодный пуризм, минимализм монохромной окраины, а «Ню» щеголяет обаятельным непрофессионализмом — это эпатажная, избыточная фреска в ядовитых урбанистических тонах. К тому же, герои «Царь-птицы» — старики, приютившие оголодавшего орла, а в «Ню» на экране — исключительно ищущая плотских утех молодежь. Однако в неожиданной точке (и вполне конкретной: это хлев, уютный коровник) два фильма сходятся. Есть в них и иное сходство. Оба ищут корней в азиатской спонтанности и бытовом мистицизме, игнорируя напряженные попытки большинства российских кинематографистов вписаться в европейский или американский контекст. 

«Царь-птица» вполне может считаться квинтэссенцией «якутской волны» — хотя та уже чересчур разнообразна, чтобы сводить ее к одной формуле. И все же, здесь есть слияние цивилизации с природой, единство прагматизма и магии, скупость художественных средств и естественность актерского существования. Те самые качества, о которых более богатому и профессиональному российскому кино «метрополии» остается только мечтать. 

Картина поставлена Новиковым — автором как документальных, так и игровых картин, — по рассказу якутского автора Василия Яковлева «Состарившаяся со мною лиственница». Отдаленный улус и заброшенный алас, где растет именно такое, как в книге, дерево, искали чуть ли не всей Якутией — и нашли. Герои картины, действие которой отнесено к 1930-м, — старик и старуха, коротающие одинокое существование в заваленном снегом лесу. Старик ловит рыбу и стреляет зайцев, старуха следит за домом и скотом. Однажды к их жилищу прилетает царь-птица — орел. Он не желает уходить, сидит на высокой лиственнице и вдруг залетает в дом.

Будь «Царь-птица» природоведческим этюдом в духе Паустовского или Сетон-Томпсона, люди приручили бы орла и дали бы ему имя. Будь фильм киносказкой, — оказался бы перевоплощенным Ваней, умершим сыном пожилой пары. Но якутское кино не подчиняется жанровым категориям. В нем, как в сумрачном жилище стариков, старенькая икона гармонично сочетается с ритуалом кормления огня и шаманскими плясками с бубном. Герои верят в карму, чудеса, возмездие и вознаграждение, какими бы словами их не называли. И в то же время они лучше справляются с суровой жизнью в тундре, чем представители новой власти — желторотые красноармейцы с их прекраснодушными планами по спасению местного населения от туберкулеза. 

Орел пугает и впечатляет публику не меньше, чем стариков. Странная бляха с двуглавым орлом на одеянии шамана ненавязчиво намекает, что перед нами — тотемное животное целой страны. При желании, можно увидеть в этом фильме глобальную политическую метафору — о том, как мы все зависим от химеры самодержавия и иррационально поклоняемся ей даже через сто лет после расстрела последнего самодержца. А можно и не увидеть, отчего картина хуже не станет. 

«Ню» впечатляет таким же органичным альянсом человека и природы, хотя их соединение происходит лишь в последних, важнейших кадрах картины. Сама героиня Ян Гэ умудряется вести себя в пространстве собственного фильма как изящное, грациозное, лишенное стеснения животное. К слову, «ню» — не только обнаженная натура, которой в картине предостаточно, но и «корова» по-китайски. 

Чувствует ли себя привлекательная и чувственная Ян Гэ «коровой»? Очень вероятно. Ведь мы застаем ее в момент глубокого кризиса, банальные причины которого раскрываются не сразу. Героиню бросил бойфренд, чье лицо мы увидим только на созданном ей портрете (зато услышим его голос за кадром). Подруга советует ей, чтобы прийти в себя, срочно с кем-то переспать. И начинается трагикомическая эпопея, по ходу которой Ян Гэ встречается с молодыми людьми и ни с одним не может достигнуть желаемого результата. Один ей слишком дорог как друг. Второго она перепутала с третьим (в итоге ей не досталось ни одного из них). У четвертого слишком смешные усы — и с потенцией непонятные проблемы. В такой ситуации только и остается сбежать за город — общаться с коровами. На природе одиночество брошенной китаянки в гигантской Москве ощущается не так остро. 

Юмор и самоирония, отвязность и свобода, декларативная любительщина и «блогерский» эксгибиционизм, откровенность поз и чувств — все это превращает поп-оперу Ян Гэ в удивительно свежее и забавное зрелище, формальное и драматургическое несовершенство которого оборачивается достоинством. В таком «обнаженном» кино, по меньшей мере, нет усталости и назидательности, которыми часто страдают фильмы российских режиссеров. Даже молодых, даже дебютантов. Может быть, парадоксальный вывод, к которому приводит своих зрителей ММКФ, таков: самое интересное русское кино сегодня снимают те, кто способен взглянуть на Россию со стороны.