истории

«Самое трудное — видеть смерть детей и сообщать об их гибели родителям» Четверо пожарных — о своей работе и о том, почему их коллеги не смогли потушить огонь в «Зимней вишне»

Источник: Meduza

25 марта 2018 года при пожаре в кемеровском торговом центре «Зимняя вишня» погибли 64 человека, в том числе 41 ребенок. Пожарные не смогли пробраться на последний этаж горящего торгового центра, и люди оказались заблокированы в залах кинотеатра. Родственники жертв обвинили пожарных в бездействии, официально пока никаких претензий к пожарным службам нет. Журналист «Медузы» Ирина Кравцова поговорила с действующими пожарными из разных городов страны о том, что случилось в Кемерово, об их работе и о том, почему она перестает считаться такой героической и романтической, как это было всегда.

Андрей

пожарный, Бердск (город изменен по просьбе собеседника)

После университета я семь лет работал журналистом в местных изданиях. Мне хотелось указывать на существующие в области проблемы, рассказывая правду, помогать обществу. Но я быстро разочаровался в этой идее, потому что в газете из моих текстов вырезали всю разоблачительную часть и дописывали похвалу местной администрации. Я всегда мечтал не просто работать, но и быть полезным — и устроился работать в пожарную службу при МЧС. Здесь я наконец почувствовал себя на своем месте.

Людей в пожарную службу идет мало: нужно за свой счет пройти первоначальное обучение — в федеральных университетах и институтах МЧС. И иногда люди из деревень, а ведь там тоже есть пожарная охрана, просто не имеют возможности за 300 километров ехать куда-то в большой город учиться. Первоначальное обучение не оплачивается, жилье не предоставляется. Я ездил учиться и снимал за свои деньги жилье — в большой минус ушел. Без диплома можно в селе устроиться в беспогонную часть — там обязанности те же самые, а зарплата 12 тысяч рублей. Раньше в частях специалисты могли сами обучать своих пожарных, аттестовать их. Сейчас такое возможно только в учебных заведениях МЧС, а они все — в городах-миллионниках.

Важно понимать — в пожарной службе есть две разные профессии: отдел надзорной деятельности, который занимается инспекцией объектов, и действующая пожарная охрана — те, кто приезжает, тушит пожары, спасает людей. Я работаю во второй структуре, мы тушим пожары, но не занимаемся дознанием. Мы, как нас называют в народе, тушилы. Когда мы приезжаем, картина уже грустная обычно.

Чтобы понять, почему в Кемерово случилось все именно так, нужно вообще знать, как работает пожарная служба по всей стране. На протяжении нескольких лет [дежурные смены] караулы обычно укомплектованы процентов на тридцать. Ситуация, когда в пожарной машине тушить пожар приезжает всего два-три человека, стала обычной. Мы так ездим несколько лет подряд на все пожары, в том числе на крупные: приезжаешь втроем — и не знаешь, за что хвататься. Зачастую мы приезжаем на хромых машинах с не всегда исправной техникой. Да даже топлива в пожарных частях зачастую не хватает.

Очень много гидрантов в городе в неисправном состоянии, а это значит, что в случае пожара мы не сможем добыть воду. Счет идет на минуты, правильно? Надо понимать, что в машине есть цистерна, в ней две тонны воды, один ствол их выльет буквально за семь минут, а нам потом люди будут говорить, что это мы без воды приехали.

За предпринимателями, в чьих, например, супермаркетах есть гидранты, должным образом не следит наша пожарная инспекция. У пожарных инспекторов такая же форма, они офицеры, закончили те же вузы, что и мы. Однако обычно пожарная инспекция — это очень коррумпированная структура. Это особенно очевидно в маленьких городах, где все друг про друга все знают. Устроился сосед на работу в пожарную инспекцию и через полгода покупает себе хорошую машину, а потом и другую — все сразу понятно.

А тут еще и президент в помощь предпринимателям подписал [в 2015 году] указ о так называемых надзорных каникулах, по которому пожарная инспекция не имеет права устраивать проверку на малом предприятии в первые три года его существования.

Трагедию в Кемерово между собой не обсуждаем. Но есть очевидные моменты: старший в первой приехавшей пожарной машине принимает руководство тушением на себя, подтверждает ранг пожара. Если он высокий, другое количество техники должно прибыть. Как только прибыли, разворачивается звено газодымозащитников — это те спасатели, которые в масках заходят в задымленную среду спасать людей. Почему они не смогли пройти в Кемерово на четвертый этаж? Огромные площади, куча подсобных помещений, задымление за семь секунд такое было, что дальше своей руки не видно ничего. Звено зашло и просто потерялось на этих площадях — куда им идти в темноте и в сильном дыму. На мой взгляд, именно так было. И знайте: если внутри огромной задымленной площади еще и температура 700 градусов — соваться туда почти бесполезно. Я уверен, что не было так, что у пожарных была возможность спасти людей, а они этого не сделали.

Я читал, что родители детей, находившихся во время пожара на четвертом этаже, просили пожарных пойти вслед за ними наверх и спасти всех. Но опять же: есть руководитель тушения пожара, он отдает приказы. Если есть угроза обрушения крыши, он никогда не пошлет звено — это значит угробить всех и сразу. Мы работаем не самостоятельно, чтобы я куда захотел, туда и побежал. У нас очень строго прописано, кто и что делает в какой момент. В торговом комплексе, когда куча людей, вокруг уже много трупов, угроза вообще всем, кто в здании находится, — тут подчиняются только одному старшему лицу.

Если звено в составе трех человек зашло, то они все втроем и должны находиться, не должно быть такого, что один из них убежал, а двое в дыму его разыскивают. В дыму только два шага в сторону сделал — и все, звено потеряло человека и дальше вынуждено искать его. Если кто-то из звена убежал — это огромное нарушение. Может, человек и хочет медаль за храбрость получить, но тогда другие члены звена докладывают руководству: мы потеряли своего, на его спасение нужны силы. Нельзя же плюнуть и сказать: «У нас он ушел в дыму, наверное, ему хана, пойдемте дальше, потому что нас ждут дела еще на четвертом этаже». Так просто не бывает.

Наверное, там [при тушении пожара в «Зимней вишне»] можно было бы по рации связаться со старшим руководителем тушения пожара и сказать: «У нас есть информация, что наверху есть люди, какие наши действия?» Вот это было бы самое правильное. А дальше уже старший несет ответственность — иногда даже уголовную — за свои решения. Иногда приходится выбирать меньшее из зол, чтобы людей пострадало меньше, а не все. Это самое сложное — сделать правильный выбор.

Эвакуационные пути в торговых центрах представляют собой широкие коридоры — чтобы люди могли организованно по ним бежать, без травм. Там же должно быть дымоудаление — насосы, которые после сигнала тревоги будут откачивать дым. Все пути промаркированы зелеными стрелками, которые светятся в темноте, даже в дыму их должно быть хорошо видно. Но если в Кемерово были проблемы с сигнализацией — и с дымоудалением, я тоже предположу, что могли быть большущие проблемы, — это значит, что эвакуационные пути могли быть попросту отрезаны.

Я видел сообщения, что мужчина в одном из [кино]залов принял решение закрыть зал от дыма изнутри и дожидаться спасателей внутри — и все погибли. Но он сделал правильно. Представьте, полный зал, масса детей. Что будет, если он откроет этот вход? Люди ринутся со своих мест, будет давка. Единственно правильное решение он принял. Только, видимо, вентиляция так сработала, что, наоборот, нагнала дым в зал, в котором находились люди, — и конечно, все стали задыхаться.

Константин

пожарный, Санкт-Петербург

В 19 лет я устроился на работу в пожарную охрану в МЧС — на должность рядового бойца — и задержался уже на 14 лет. В 2012 году я из МЧС уволился, перешел в [подчиняющуюся властям Петербурга] городскую противопожарную службу. Здесь успел побыть руководителем — меня назначали заместителем начальника части, но вскоре попросился обратно, «на землю». Одолела бумажная волокита. Я приношу больше пользы, работая сутки через трое в карауле, потому что главная работа в пожарной охране, на мой взгляд, это работа начальника караула. Это первый человек, который принимает решения. Первым приезжает на место пожара. От его решений зависит исход тушения. Нам дается три минуты, но это условно. Когда люди в окнах просят о помощи, у тебя нет времени принимать развернутый план всей операции.

Есть несколько видов пожарной охраны. Основная часть — это федералы, МЧС, а вторая составляющая — это городские противопожарные службы. Вот я работаю в ней. Мы подчиняемся комитету законности и правопорядка Санкт-Петербурга, но в оперативном подчинении мы все еще, скажем так, под патронажем МЧС. Естественно, у меня сохранилось большое количество связей с ребятами, которые остались на службе в МЧС, мы постоянно пересекаемся, и как там идут дела, я хорошо знаю.

Изначально пожарная охрана подчинялась МВД. В 2004 году службу присоединило МЧС. Забавно было, что к 15, кажется, тысячам спасателей присоединили 300 тысяч пожарных. В наших кругах, конечно, никто вслух не говорил, но понятно — это произошло потому, что [возглавлявший МЧС с 1994 по 2012 год Сергей] Шойгу хотел себе звездочку, совершенно другое финансирование и статус.

После этого стало больше отчетности, статистики, докладов, селекторных совещаний. Вообще, сама структура МЧС очень сильно раздута, причем в пользу кабинетных кадров. Всякие отделы, подотделы — статистические, аналитические, еще какие-то. В главном управлении МЧС по Санкт-Петербургу больше 300 человек числится, а пожарных в городе всего около двух тысяч.

С 2014 года пошла адская экономия. Я это связываю с тем, что в 2014 году в России произошли известные события. Руководство МЧС решило разгонять своих работников старше 45 лет. Тогда была масса историй, когда люди не доработали пару месяцев до пенсии и просто были выброшены на улицу.

Из-за этой экономии у нас в Санкт-Петербурге бензина в 2014 году не хватало. Где-то за три месяца до Нового года руководство сообщило, что мы выработали свой лимит по топливу. Нам нечем было заправлять пожарные машины, и наши городские подразделения дежурили в федеральных частях.

А буквально недавно, наоборот, разговаривал с водителем автолестницы — из федеральной части. Он рассказал, что у него оборвались ресиверы в тормозной системе, он их подвязал на обычные ремни. На следующие сутки — через трое — пришел, они так же на ремнях и висели. То есть за четыре дня никто не купил детали, чтобы привести машину в рабочее состояние. А потом на того же водителя население будет с вилами бросаться: мол, что ж ты, паразит, делаешь, почему у тебя техника не работает.

При этом у меня самого много вопросов к пожару в Кемерово. Если ты пожарный, приехал на пожарной машине, у тебя есть противогаз, боевая одежда и рукав с водой — ну, блин, ты должен зайти туда, где тебя ждут! Знали ли пожарные планировку этого объекта? Что за первая бригада, которая прибыла на место? Почему они пошли тушить внизу, если им говорили, что там есть люди еще наверху? Почему они не попали туда? Это главный вопрос, он мучительный и для меня — как для пожарного — основной.

Мы пытались связаться с пожарными из Кемерово. Спрашивали: «Чего у вас там случилось?» Они в ответ: «Не можем сказать». Мы им: «Не можете или не хотите?» Они: «Не можем». Все, включили обет молчания.

Вряд ли руководство запретило пожарным подниматься на четвертый этаж [торгового центра] из соображений их безопасности. Поверьте, руководству это вообще безразлично — опасно или безопасно. Надо — поднимайся. Но нужно понимать, что это был большой и сложный пожар; в Кемерово, может, таких и не было никогда, люди могли быть не готовы тактически. У нас-то большой город, мы и свои учения проводим, стараемся отрабатывать такие вещи.

Я думаю, людей в Кемерово не смогли спасти из-за нехватки личного состава, плохого знания объекта, недостаточно грамотного руководства тушением пожара. И, конечно, из-за того, что народ эвакуировался навстречу пожарным расчетам. Все ведь видели это видео — с лестницы, когда люди бежали, а навстречу им тащить линию с водой, оборудование — это было почти невозможно.

Это все могло вылиться в потерю времени, температура была уже слишком высокой. Там большой коридор, обшитый пластиком, и, видимо, пошло горение по стенам и потолку, к дверям в кинозалы. Люди внутри могли быть живы, но они дышали дымом, а к ним не пробиться, ничего не видно. Если ты не знаешь хотя бы примерно, где могут находиться двери, — их было не найти.

Когда я начинал работать, у меня были в подчинении ветераны Афганистана, потом уже пошли чеченские ветераны. Ребята говорили, что быть на войне и быть пожарным — очень похоже. Чем больше смерти ты видишь, тем больше у тебя что-то в голове меняется. Кого-то мучают вопросы справедливости происходящего, в моем случае было сложно потерять веру в нее — у меня этой веры и так было немного. Первый труп я вытаскивал в 19 лет. Начальник спросил, каково мне. Я говорю — ну тяжелый, а что? Он говорит — ну все, работать будешь. У каждого свои методы успокоения. Кто-то в себе копит, кто-то пойдет лишнюю бутылку пива выпьет, кто-то еще что.

У МЧС девиз: «Предотвращение, спасение, помощь». Предотвращение полностью похоронено — нет такого понятия, профилактики пожаров нет. Обратите внимание на лесные пожары каждый год. А сколько у нас гибнет на пожаре — в десять раз больше, чем у США. И это еще вы имейте в виду, что статистика… Я однажды слышал на совещании от одного из больших руководителей питерского управления, что «есть ложь, есть бессовестная ложь, есть статистика, а еще есть статистика МЧС».

Ростислав

пожарный, Раменское (название населенного пункта изменено по просьбе собеседника)

Я работаю пожарным более шести лет, хотя у меня есть два не связанных со спасением людей высших образования. Первое время после университета я работал в офисе, но это казалось мне скучным, давило. Тогда я устроился пожарным, стал работать в несравнимо менее комфортных условиях, мне платят гораздо меньшую зарплату — из-за чего я вынужден совмещать работу в областной и городской пожарной охране, чтобы прокормить семью. Хотя совмещать у нас запрещено. Дело в том, что в Москве я получаю, вероятно, одну из самых больших зарплат для опытного пожарного в нашей стране — 40 тысяч рублей, а в области зарабатываю еще 25 тысяч. Но я ощущаю себя совершенно счастливым человеком, каждый день иду на работу с радостью.

Профессия больше всего привлекает тем, что ты видишь результат своей работы сразу. Ну и адреналин, конечно.

Не нравится, что после тушения любого пожара найдутся недовольные. Даже если ты за секунду до обвала крыши всех вывел из здания, найдется тот, кто обвинит тебя в том, что крыша-то обвалилась. Но нужно понимать, что огонь — это стихия; нельзя управлять ею, можно только попытаться побороть. Тем не менее чаще всего мы с коллегами слышим в свой адрес: «Опять приехали поздно, без воды и пьяные!» А на самом деле вода быстро заканчивается, потому что тонны воды, с которыми мы приезжаем, расходуются за считаные минуты. Пьяными же мы выглядим со стороны, наверное, потому, что зачастую приезжаем на несколько вызовов в день и во время тушения пожара на нас навешано по 30–40 килограмм оборудования. Волей-неволей будешь пошатываться от такого.

С тех пор как пожарную охрану присоединили к МЧС, уровень подготовки упал, методика устарела. Поэтому некоторых молодых пожарных сложно называть профессионалами. В учебных центрах ребятам преподают в основном теорию, учебные тренажеры очень отдаленно напоминают реальные условия ЧС. Тем более даже на тренажерах заниматься считается роскошью, зачастую они как бы для красоты, начальники мало кого к ним подпускают — чтоб не износились.

В Кемерово произошел пожар, и кто во всем виноват? Конечно, пожарные. При этом как всем объяснить, что к «Зимней вишне» приехала маленькая бригада, она не могла выполнить работу в таких невероятных условиях и за себя, и еще за 50 своих коллег, которых не было на месте — потому что их в принципе нет в кемеровском гарнизоне. Хотя чего уж показывать пальцем на маленький город Кемерово. Я работаю в Москве, и в последнее время я выезжаю на любой пожар с бригадой только из трех человек, включая меня.

Еще у нас в стране практически нет курсов по подготовке тушения пожаров в таких больших пространствах, как торговый центр. Случаются какие-то постановочные выездные учения, но к ним заранее долго готовятся, пишут подробные план-конспекты: кто как будет действовать, — и это, конечно, совсем отдаленно напоминает реальные условия.

Но даже подготовленный пожарный, прибыв на место и увидев такой большой пожар, может немного растеряться. Ему нужно быстро сообразить, где очаг возгорания, сколько воды потребуется, сколько единиц техники, сколько бригад. Но все эти вопросы он может обдумывать, если ему есть что считать и есть откуда ждать помощи. А представьте себе мысли кемеровского начальника караула, прибывшего на пожар. Он прекрасно понимал, что перед ним огромная площадь возгорания, при этом он совершенно не понимал планировку здания. Люди задыхаются прямо сейчас, а технику и пожарных, чтобы им помочь, ему взять неоткуда.

На фотографиях я видел, что для тушения пожара была задействована гражданская техника коммунальных служб: автолейки, подъемники. В Кемерово же всего два подъемных механизма на пожарный гарнизон. Я был очень зол на телеграмм-канал Mash за то, что они слили запись тушения пожара с двух камер и написали, что якобы пожарные медленно работали, приезжали и уезжали. Я даже не сдержался и написал им свой комментарий. Во-первых, чтобы гражданские люди поняли всю картину, нужно показывать запись не с двух камер, а со всех — их в торговом центре было гораздо больше. И пусть со стороны действия пожарных выглядели хаотичными, но по факту они выполняли свою работу в тех условиях, которые им были даны. Я не защищаю их, это просто данность.

Один из родителей обвинял пожарных, что вот, мол, он показал им, куда нужно идти спасать, а они пошли тушить не туда. Пожарные пошли туда, куда должны были пойти. В противном случае и родственники запертых людей в кинозале, и пожарные оказались бы отрезанными огнем.

В нашей работе много сложностей. Однозначно самое трудное — это видеть смерть детей и разбросанные фрагменты их тел. Сообщать об их гибели родителям трудно. Тяжело было, когда во время исполнения обязанностей погиб мой товарищ. Он исполнял приказ начальника караула — вояки, который не имел опыта в тушении пожаров. Начальнику за это ничего не было, его даже повысили потом.

Илья

пожарный, Москва

Говоря об МЧС, нужно, конечно, понимать, что все здесь погрязает в кумовстве. В последние годы часто с должности начальника караула снимают, к примеру, опытных майоров, а на их место ставят молодых лейтенантов, которые только что окончили какую-нибудь академию, пожары никогда не тушили, людьми не управляли. Из армии выгоняют полковников, подполковников — «сапогов» до мозга костей, которые ничего не смыслят ни в тушении пожаров, ни в спасении людей, — их ставят начальниками отрядов, начальниками частей, а они просто даже не знают, что делать.

Пару лет назад завод один горел. Туда приехал начальник регионального центра, и, пока пожарные тушили пламя, он просто стоял и игрался пожарным шлангом. Ему ребята говорят, мол, ну чего бездельничаешь? Помогай нам тушить, рук не хватает. А он отвечает: вы хоть знаете, что с генералом общаетесь? В таком случае возникает к этим генералам встречный вопрос: если вы огонь тушить считаете ниже своего достоинства, то зачем вы пришли в нашу пожарную охрану?

Нередко эти начальники бредовые указания нам давали — отправляли на верную смерть. И только после многочисленных промахов стали интересоваться у бойцов, а как бы они действовали, как бы они распределили силы и спецтехнику.

В бою же начальников не видно — они в штабах. Все вопросы и обвинения сыпятся на пожарных. А между тем нужно понимать, что в густом черном дыму ни один фонарь не поможет — пожарные все делают на ощупь в здании, где они впервые находятся.

Видел по телевизору, что родственники людей, запертых в кинотеатре, обвиняли пожарных в том, что они не дали им маски, чтобы те могли самостоятельно спасти своих близких. Но в тех условиях дать людям маски — это отправить их на верную смерть. Все воздушно-дыхательные аппараты рассчитаны на 40 минут работы при идеальных условиях, когда практически ничего не делаешь. Чем тяжелее у тебя нагрузка, тем больше тратишь воздуха, а с непривычки и того больше. Тем более что там огромная температура, и человек без спецодежды почти сгорит заживо.

Кроме того, я работал и водолазом. Я знаю, что если человек утонул и около озера стоят двое свидетелей, наблюдавших за трагедией на расстоянии двух метров друг от друга, — они непременно покажут разные места, где, по их мнению, утонул человек, причем порой с разницей в 50 метров. Это не только из-за шока — ориентир у всех разный. Поэтому было бы странно, если бы только что прибывшие пожарные сразу же доверились человеку, охваченному паникой, и побежали в затянутое дымом место, которое он показывает.

Я просто во время тушения огня стараюсь не относиться к трупам как к людям. Иначе я бы уже давно загремел в психушку. Впрочем, я научился ничего не чувствовать даже в случае счастливого исхода, когда удается спасти человека. Единственные эмоции, которые мне до сих пор не удалось заблокировать, — это боль, которую не можешь не чувствовать, когда видишь останки детей.

Удивляют до сих пор лживые, провокационные заявления руководства МЧС о том, что количество пожаров сокращается. С чего бы? Количество многоэтажек растет, количество пожарных уменьшается, техника стареет, новой не покупают, пожарные гибнут из-за некомпетентного руководства. Но наши начальники вместо того, чтобы решать эту проблему, занижают показатели. Я вообще запретил своим родным верить каким-либо данным и цифрам, которые руководство МЧС озвучивает по телевидению.