«„Единая Россия“ своих людей вообще не защищает» Российские чиновники рассказывают о том, как и за что они сидели в тюрьме

Уголовные дела против крупных чиновников — одна из примет последних лет. В тюрьму отправляют и губернаторов, и — впервые в современной истории — федеральных министров, и множество госслужащих рангом пониже. Чтобы выяснить, каково это — превратиться из представителя власти в заключенного, спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с тремя бывшими чиновниками, которые уже успели отсидеть в колонии или в следственном изоляторе.

Вы читаете статью из серии «Россия-2018». В нескольких материалах, которые выйдут в ближайшие дни, до выборов президента, «Медуза» пытается зафиксировать, в каком состоянии находится страна накануне четвертого срока Владимира Путина — и как она изменилась под его руководством за 18 лет. Все материалы спецпроекта ищите тут.

Александр Макаров

Мэр Томска с 1996-го по 2006 годы. В 2010 году был признан виновным в превышении должностных полномочий и получении взятки и приговорен к 12 годам лишения свободы. Вышел на свободу в июне 2016 года.

В 1990 году я был избран депутатом Советского района Томска. Город, который я очень любил, в котором прожил всю свою жизнь, тогда загибался. В 1996 году я решил баллотироваться в мэры. На выборы я шел под лозунгом: «Вернуть город томичам». Я говорил, что можно сделать такую систему, при которой каждый томич сможет принимать участие в управлении городом.

Все свои обещания я выполнял — поэтому меня и избирали мэром трижды. Обещать, что в городе появятся прекрасные дороги или метро, мне было стыдно, ведь горожане знали меня в лицо, и любой из них при встрече мог подойти и спросить: «Зачем пообещал, если не можешь выполнить?»

В начале 2006 года я вступил в «Единую Россию». Сомневаюсь, что есть люди, которые вступают в нее по зову сердца. Знаю тех, кто шел туда за какими-то преференциями, они мне и говорили: «Александр Сергеевич, куда-то же надо вступать, надо же по карьерной лестнице двигаться». Это мне напомнило советское время, когда, чтобы получить нормальную работу, тоже нужно было быть членом партии.

Вступив в «Единую Россию», я никогда не призывал голосовать за эту партию и публично не говорил о том, что сам за нее голосую. На мэров и губернаторов оказывалось тогда сильное давление. Один коллега мне рассказывал, что его вызвали в администрацию президента и спросили: «Ты чего, хочешь чистеньким остаться?» Членство в «Единой России» мне ничего не дало. Для всех, не только для меня это была присяга верности.

Я знал, что прокуратура несколько раз пыталась возбудить против меня уголовное дело, но ей отказывали — не к чему было придраться. В те времена еще так говорили: «Вступишь в „Единую Россию“ — у тебя появится карт-бланш, можешь уже не бояться». Очень быстро мы поняли, что это вздор.

В те годы нам как раз стали снижать налоговую составляющую — забрали вертикально-интегрированные структуры, которые платили налоги в городскую казну, и мы по сути стали нищими. Я стал много об этом говорить и писать в администрацию президента. Объяснял, что нельзя командовать местным самоуправлением, это нарушает конституцию. Я считал, что я не только был вправе, как избранный мэр я был обязан об этом говорить. И на мэров решили нажать, показать им, что все они на мушке. Поэтому и приговор мне вынесли такой жестокий — двенадцать лет колонии.

Меня обвинили в мошенничестве, в получении нескольких взяток, но ничего из этого не было доказано, нет ни денег, ни взяткодателей. Суд проглотил это абсолютно абсурдное обвинение — они ведь все сейчас глотают, всеядные. На суд пришел один единственный свидетель со стороны обвинения. Я спросил у него: «Кто вам передал деньги для мэра Томска?» Но он так и смог ничего ответить. Любой суд засмеялся бы и прекратил бы дело.

Два года четыре месяца я провел в СИЗО. В 2009 году Европейский суд по правам человека признал мое содержание под стражей незаконным, и Верховный суд отпустил меня под залог. Десять месяцев я был свободен, но потом меня поместили под домашний арест и вскоре снова арестовали. Суд приговорил меня к двенадцати годам строгого режима, десять с половиной из которых я провел в заключении. На момент вынесения приговора мне было 64 года, то есть срок был фактически пожизненный. Видимо, они на это рассчитывали.

Вначале я сидел в Томске в обычной колонии строго режима, потом вдруг решили отправить меня в иркутскую спецколонию, в которой содержатся в основном бывшие работники милиции, прокуратуры и обычные бандиты. Я не очень понял, по какому принципу происходит отбор.

Когда я отсидел две трети своего срока, то вместе с адвокатом мы подали ходатайство об условно-досрочном освобождении. Хотя начальник колонии сразу меня предупредил: «Александр Сергеевич, вам бесполезно подавать. Колония вас не поддержит». Я ему сказал: «А вам не стыдно?» А он мне: «А мы тут причем? Не мы же тут командуем. Нам сказали — ходатайство не подавать». Он посоветовал мне написать просьбу о помиловании. Но для этого нужно было признать свою вину, а я на это пойти не мог.

К моему удивлению, наше ходатайство поддержал прокурор. И судья тогда сказала: «Адвокат за, прокурор за. А мне что, больше всех надо? Я тогда тоже за. Поздравляю вас». Я пришел в отряд к себе. У меня даже давление поднялось от всего этого. Ко мне подошли мои соотрядники, поздравили меня, все за меня радовались, но я сразу им сказал: «Ребят, не радуйтесь. Уверяю вас, прокуратура подаст протест». И ровно через пять дней я узнал о том, что областная прокуратура подала протест. В итоге мне пришлось сидеть в колонии еще девять месяцев — но это были месяцы надежды, поэтому они шли быстрее.

Когда я наконец оказался на томской земле , у меня потекли слезы. Уже на следующий день после освобождения я стал ходить по городу. Ко мне подходили люди: бабушки, беременные — все плакали, благодарили, радость была в городе. Сотни людей подходили и сейчас подходят. Значит, я оставил о себе добрую память — как ни пытались меня опорочить. Томск за это время очень похорошел, нынешний мэр много сделал для его благоустройства, даже на окраинах города сейчас появились рекреационные зоны.

Сам я сейчас веду жизнь обычного пенсионера. Гуляю, иногда за рулем езжу, встречаюсь с разными людьми. Пенсия у меня — сорок тысяч рублей; я богатый пенсионер. Все три свои мэрских срока я отработал без сучка без задоринки — приговор мне вынесли уже после окончания третьего срока, поэтому пенсию я получаю повышенную.

Возвращаться сейчас на службу я считаю неэтичным. Несмотря на то что я знаю в городе каждый тепловой узел, все электрические сети, каждый подъезд и с удовольствием консультирую, когда ко мне втихаря приходят за советом, — работать должны молодые, те, у кого сил побольше.

Светлана Чечиль

Глава администрации Прионежского района Карелии с 2010-го по 2014 годы. В 2016 году была признана виновной в превышении должностных полномочий и приговорена к полутора годам колонии-поселения. В июне 2017 года вышла на свободу.

В 2008 году я стала первым заместителем главы администрации Прионежского района, а в 2010 году — главой администрации. На этот пост меня утвердили депутаты на специальной сессии. В то время я уже состояла в партии «Яблоко», была рядовым ее членом. До того как возглавить администрацию, я десять лет руководила издательским домом «Губерния», и мне было интересно попробовать себя в новой роли.

За годы [работы в администрации] я поняла, что, если ты хочешь что-то изменить в своем районе, добиться каких-то результатов, то должен проделать огромный вал работы. Ведь это только кажется, что чиновник сидит, попивает кофеек и подписывает три бумажки в день.

Правительство региона не поддерживает тех, кто состоит в оппозиции, но какое-то время меня не трогали. Не заставляли подписывать «некрасивые» документы, не лишали мой район бюджетного финансирования. Средства на развитие всех районов выделяются из бюджета республики в равной пропорции, все это понимают, недодать кому-то денег нельзя — об этом сразу станет известно. При этом я сама видела, как некоторым главам района говорили: «Молчите. Мы вам ничего не дадим, и не смейте об этом никому говорить», и они молчали.

В какой-то момент меня начало третировать правительство республики, включая губернатора [Александра Худилайнена]. Помню, что в тот день я дважды побывала в его кабинете. Он убеждал меня подписать один «неправильный» документ, за который я могла понести уголовную ответственность. Я сказала ему: «Это грубейшее нарушение закона». На что он мне ответил: «Я же глава республики, я вам гарантирую свободу, ничего вам за это не будет. Только сделайте это». Я отказалась. После этого мне позвонили все министры, потом они перешли на моих знакомых, которые, по их представлению, должны были объяснить мне, что если я не подпишу эту бумагу, то для меня все плохо закончится. Это был первый шаг к тому, чтобы избавиться от меня, как от главы района. Потом было еще много мелких моментов и публичных оскорблений в адрес района и лично в мой. Мы все время находились в состоянии войны.

То, что при первом удобном случае на меня попытаются завести уголовное дело, я чувствовала с самого начала. Когда я перестала уже быть главой администрации, все мои отчеты стали рассматривать под микроскопом — ведь проще всего найти какие-то недочеты в финансовых документах. Но там ничего не нашлось. Мы понимали, что наша документация проходит двойной или тройной контроль, поэтому вели ее очень тщательно. Я понимала, что меня хотят убрать, и как только будет найден повод, на меня заведут уголовное дело.

После моего ухода ни в финансовых, ни в конкурсных отчетах они ничего так и не нашли, и решили посмотреть земельную документацию. В итоге было возбуждено два уголовных дела, первое было закрыто за отсутствием состава преступления. По второму я получила полтора года в колонии-поселении. Думаю, все это было задумано из банальной мести. Губернатор же сказал однажды: «Я ее посажу. Пусть посидит, раз такая упрямая». Как мужчина он должен был сдержать слово.

Меня обвинили в превышении должностных полномочий. По версии следствия, в 2012 году я подписала постановление об изменении вида разрешенного использования двух участков земли площадью 992 372 и 20 000 квадратных метров — земли, которые раньше предназначались для сельскохозяйственного производства, стало возможно использовать для дачного хозяйства. Эти земли были частной собственностью и администрация не могла ими распоряжаться — граждане обратились к нам, чтобы получить разрешение на изменение вида разрешенного использования. Оно было подписано с разрешения специальной комиссии — но сторона обвинения настаивала, что делать это я не имела права.

Меня арестовали 27 апреля 2016 года, после почти двух лет следствия и судебного разбирательства. На суде даже свидетели обвинения, которых я никогда до этого не видела, называли меня жертвой обстоятельств. Больше я ничему в суде не удивлялась, я ко всему была морально готова. До этого я уже прошла школу разочарования во власти, суд — это ведь тоже власть. Судья не нашел материальной заинтересованности в моих действиях, подтвердил, что я не нанесла государству никакого вреда, но признал меня виновной в превышении полномочий. Мне до сих пор непонятно, за что я села, и я до сих пор считаю, что я все делала правильно.

В колонии-поселении я отсидела один год, один месяц и четыре дня. Если читать закон, создается впечатление, что колония-поселение — это что-то вроде пионерского лагеря для взрослых с усиленным режимом. Но по факту, по крайней мере в Карелии, это та же самая зона, только еще хуже: на зоне люди хотя бы работают, а здесь ты сидишь и ничего не делаешь. Я дважды подавала на УДО, и мне дважды отказывали. Тогда я подала ходатайство об ограничении свободы и несколько месяцев носила на ноге браслет, но зато жила дома.

Я вернулась домой 2 июня 2017 года. За все это время я ни разу не пожалела о том, что однажды решила возглавить администрацию района. Доктор ведь не жалеет о том, что лечит людей, даже если один из его пациентов умирает. Сейчас я это все воспринимаю как особый этап в моей жизни, но вернуться на прежнюю должность мне бы все-таки не хотелось, я предпочитаю заниматься бизнесом.

С августа 2017 года я работаю директором пекарни «Олония». Мы делаем хлеб, хлебобулочные изделия, выпечку, печенье. За это время мы увеличили объемы выпускаемой продукции, поменяли ассортимент, ввели новые позиции, наша продукция пользуется большим спросом. Это все непросто, у нас практически непрерывное производство, но я люблю сложности. Надеюсь, меня за это уже не накажут.

Николай Сандаков

Заместитель губернатора Челябинской области с 2013-го по 2015 годы. Весной 2015-го был задержан по подозрению в получении взятки, год провел в СИЗО. Сейчас бывший чиновник находится на свободе, но судебный процесс по обвинению его в мошенничестве и неправомерном доступе к компьютерной информации еще продолжается.

В середине 2000-х я стал первым заместителем главы администрации Камызякского района, потом занял пост заместителя руководителя администрации губернатора Астраханской области, несколько лет профессионально занимался проведением избирательных кампаний, а в 2010 году бывший губернатор Челябинской области Михаил Юревич пригласил меня стать его первым помощником.

В Челябинске я продолжил заниматься выборами. В 2013 году на город упал метеорит, губернатор оценил мои усилия в медийном сопровождении этого события и назначил меня своим заместителем, поручил курировать весь медийный блок, внутреннюю политику, местное самоуправление, выборы, взаимодействие с политическими партиями и избирательной комиссией. В 2014 году губернатор сменился — область возглавил Борис Дубровский, а я сохранил свою должность, стал начальником его предвыборного штаба.

Я подозревал, что на меня готовят уголовное дело. В 2014 году у меня случился конфликт с начальником УФСБ по Челябинской области генерал-лейтенантом Игорем Ахримеевым. Он попытался мне рассказать, кто именно должен войти в городскую думу, а кто не должен, на что я ему ответил так: «Игорь, иди защищай родину. Тут-то ты причем?»

Возникло некое недопонимание, у нас начались конфликты, а спустя какое-то время началась проверка. О том, что меня арестуют, я узнал за две недели. Даже с губернатором тогда поговорил, обсудили с ним мою замену. Бежать никуда я не собирался, потому что знал, что все обвинения, которые мне собираются предъявить, необоснованы.

Началось все с того, что бывший глава администрации Озерска Евгений Тарасов, находясь в следственном изоляторе ФСБ, дал против меня показания. Он заявил, что в 2012 году передал мне взятку за то, чтобы я поспособствовал его назначению мэром Магнитогорска. Только в те годы мэры не назначались, а избирались. Ситуация была настолько абсурдна, что я даже предположить не мог, что здесь могут быть какие-то серьезные последствия.

Когда до них все-таки дошло, что мэра Магнитогорска в те годы не назначали, а избирали, они переквалифицировали статью на мошенничество: деньги все равно брал и лгал, что может назначить мэром. Второй эпизод, который мне вменяют, связан с охранной фирмой. В 2013 году я купил в ипотеку дом за городом — он находится в не очень благополучном поселке, поэтому я нанял охрану. Мы заключили договор, я исправно оплачивал их услуги, собирал квитанции. Но следствие все выставило так, что услуги ЧОПа якобы были взяткой, то есть мой дом тогда охраняли бесплатно, а взамен я помог владельцу охранного предприятия Игорю Калугину получить контракт на охрану губернатора Челябинской области. Нужно сказать, что когда я заключал контракт, этот человек владельцем предприятия не значился. На допросе он заявил, что никакие договоры мы не оформляли и квитанций никаких нет. Но я сохранил не только квитанции, но и их копии, которые и предоставил суду.

В СИЗО меня просили дать показания на Константина Цыбко — он был членом Совета Федерации от Челябинской области и обвинялся в получении взятки в особо крупном размере; [они] решили, что неплохо иметь действующего заместителя губернатора в качестве свидетеля. Я отказывался, меня уговаривали: «Какая тебе разница? Подпиши, выпустим тебя под подписку о невыезде».

Против бывшего губернатора Челябинской области Михаила Юревича мне тоже предлагали дать показания. Дословно это звучало так: «Если скажешь, то сейчас пятерочку „топнешь“ за взятку. А если не скажешь, потом вместе с Юревичем будешь долго сидеть». (В марте 2017 года Юревичу, который перестал быть губернатором в 2014 году, предъявили обвинении в получении взяток — Прим. «Медузы».)

До ареста я был совершенно уверен, что с точки зрения закона ни в чем не виноват. Меня хотели заставить провести в городской совет людей, чьи решения нанесли бы вред региону, губернатору и всей системе государственного устройства. Но я решил сопротивляться. Я думал: «Ну, что мне могут сделать?» Я просто не понимал, что можно все сфабриковать.

Я спрашивал у бывших коллег: «Ребят, скажите, что я сделал? Что не так? Я же родине честно служил». Я знаю, что кто-то из представителей власти пытался за меня заступиться, писали какие-то бумаги, в современной российской системе это немного значит. Силовики — худшая часть этой системы. Не те силовики, которые за обороноспособность страны отвечают, с терроризмом борются. Я про тех силовиков, которые сидят в отделах по экономической безопасности ФСБ и которые называют себя оперативниками. Как сказал один высокопоставленный чиновник: «Им запретили кошмарить бизнес, но им же надо где-то охотиться. Вот они и охотятся на чиновников».

Когда меня поместили в СИЗО, первым делом следователь мне сказал: «Николай Дмитриевич, даже если вы не виноваты, кто же вас, действующего замгубернатора, в эпоху борьбы с коррупцией выпустит и оправдает?» И такое я еще слышал: «Есть оперативный интерес — будешь сидеть, даже если не виноват. Нет оперативного интереса — не будешь сидеть, хоть обворуйся». Я понимал, что когда стоит задача кого-то посадить, закон вторичен, но надежда на здравый смысл у меня какое-то время все-таки была. Я же этой стране с малолетства служил, проводил реформы, вошел в пятерку лучших замов губернатора по внутренней политике по стране, у меня четверо детей, я весь заслуженный-перезаслуженный. Как выяснилось потом, это вообще ничего не значит. Когда я раньше слышал об арестах чиновников, то думал, что во всем этом должен разбираться суд, но потом мне стало понятно, что там сидят исполнители, которые ни за что не несут ответственность.

В середине нулевых я вступил в «Единую Россию» — по-моему, я до сих пор даже являюсь ее членом. Но «Единая Россия» своих людей вообще не защищает. Они еще до вынесения приговора приостанавливают членство в партии, а после приговора — исключают. В «Единой России» отсутствует корпоративная солидарность.

В СИЗО я просидел ровно год. Поначалу они меня «катали» по всяким помойкам, показывали, какие бывают условия. Я видел камеры, в которых стоят 15 шконок на 40 человек. Когда поняли, что это безрезультатно, попытались возбудить уголовное дело на мою жену. Приходит к тебе полковник ФСБ и говорит: «Через пару недель в соседней камере жена твоя будет сидеть». Вот это было страшно. Мне одно оставалось — взять себя за одно место кулаком и просто терпеть, ждать.

Год я провел под домашним арестом — сейчас эта мера пресечения уже истекла. 2-3 раза в неделю я хожу в суд, думаю, что в апреле стороны передут к прениям и прокурор запросит мне от 8 до 12 лет.

Пока я сидел в изоляторе, во мне произошли серьезные внутренние изменения. Я стал более религиозным, почувствовал, что бог есть, что он рядом. Я прочитал правила, по которым надо жить, и понял, что у меня возникли определенные моральные барьеры, не позволяющие заниматься тем, чтобы приводить во власть всяких негодяев. Сейчас я уже не смогу через себя переступить. А раньше как было? Заплатили денег — иди делай его депутатом. Сам во власть я тоже не смогу вернуться — при нынешней системе.

У нас в Челябинске сейчас очень сложная экологическая обстановка — практически экологическая катастрофа. Чтобы как-то повлиять на эту ситуацию, по просьбе моих друзей и знакомых я занялся проектом «Челябинск, дыши».

Мое самоощущение и понимание жизни стало важнее всякой конъюнктуры и даже денег. Я был законченным карьеристом, заточенным на деньги, на власть и статусы. Думаю, сам бы я не остановился, поэтому иногда я произношу фразу: «Слава богу, что была тюрьма».