истории

«Сначала я думал, что я ошибка. А потом — что отношение общества это ошибка» Кончита Вурст об активизме и худшем способе сделать каминг-аут

Источник: Meduza

В Санкт-Петербург на ЛГБТ-фестиваль «Бок о бок» приехал Томас Нойвирт, больше известный как дрэг-квин и «бородатая певица» Кончита Вурст. В 2014 году Вурст победила на конкурсе «Евровидение» с песней «Rise Like a Phoenix» — а принимая награду, посвятила ее всем, кто верит в мирное и свободное будущее: «Мы — вместе, и нас не остановить!» «Медуза» поговорила с Нойвиртом (и с Кончитой) о том, как Россию воспринимают в мировом ЛГБТ-сообществе, о преследовании геев и о том, могут ли знаменитости как-то повлиять на ситуацию.

— С вами все норовят сфотографироваться. Сейчас вы шли по коридору на интервью, и я увидел как минимум трех человек, которые подошли к вам с просьбой сделать совместное фото. Сколько селфи с вами сделали сегодня?

— Сегодня? Немного, раз десять, наверное.

— Вам не надоело, что люди хотят сделать селфи с вами?

— Нет, я люблю селфи, ведь это единственный способ контролировать лицо; контролировать тот образ, который получается на фото. А то вот сейчас нас снимают на камеру — и я же не знаю, что там получится.

— Вы сегодня по Петербургу наверняка гуляли не с одним охранником. В Европе вам приходится ходить так же под охраной?

— В Риме у меня нет такого количества охраны. Да и в Петербурге я ходил без охраны. Не буду же я надевать парик, чтобы прогуляться по городу. Я совершенно спокойно гуляю по городу не как Кончита. Но мне кажется, что люди вокруг беспокоятся больше, чем я сам беспокоюсь. Я это ценю, потому что это проявление заботы. Но с охраной это приятно, я чувствую себя звездой. 

— Вы не боялись ехать в Россию? Ведь уровень гомофобии в нашей стране достаточно высокий. 

— Вы знаете, я не боялся. Конечно, не буду врать, я понимал, что это не то, к чему я привык; я сам часть ЛГБТ-сообщества. Мне было непонятно, как все обернется. Но с момента, как я сел в самолет, все было весело и доброжелательно. Пытались разговаривать со стюардессами, но не очень друг друга понимали. Видимо, мой английский не настолько хорош, как мне казалось. Люди были ко мне очень добры и любезны. Все делают так, чтобы мне было комфортно, — и мне действительно комфортно. Я гулял по Петербургу и влюбился, удивительное место. Очень красивое. Я могу только порекомендовать [другим], чтобы сюда приезжали. 

— Какие первые ассоциации у вас возникают в голове при слове «Россия»?

— (С придыханием.) Зима. Романтичные зимние виды, картины. Вот что я представляю. Мне нравится традиция с русскими куклами-матрешками, с их пестрыми цветочными раскрасками.

Если же говорить про общественное, например про ситуацию с ЛГБТ, то я знаю, что закон недружелюбен. Но в огромном количестве стран ситуация такая же либо еще хуже — поэтому мне кажется несправедливым, что у России настолько плохая репутация. Я получил много очков из России на «Евровидении», и мне было ценно думать, что даже если правительство рассуждает определенным образом, то люди здесь считают иначе. Не нужно судить книжку по обложке. 

— Откуда, кстати, возникла ваша «обложка»? Что вы слушали в детстве? Многим, разумеется, приходит в голову клип Queen с Фредди Меркьюри в усах и мини-юбке.

— Ха-ха-ха, спасибо! Но нет, больше всего я слушал Ширли Бэсси с треком «Goldfinger». Это была моя первая любимая песня, которую я переслушивал бесконечное количество раз. Она была в подборке на компакт-дисках моей мамы. Меня завораживали тогда женские голоса, например Эдит Пиаф. Я был маленький и не понимал иностранных языков, но был абсолютно влюблен в эти голоса.

— Это как-то связано с тем, что вы стали дрэг-квин?

— Нет, существенной связи нет. А может, я ее не видел. При этом, мне кажется, я всегда понимал, что я гей, что мне нравятся мальчики. Просто в детстве, когда ты ребенок, ты же не знаешь слов, которые это все обозначают. Я только где-то в 11 лет узнал слово «гей». 

— А родители ваши как об этом узнали? Как вы им рассказали?

— Я сказал им не сразу, тогда мне было 17 лет. Причем такой способ каминг-аута я бы не стал советовать тем, кто думает о том, как рассказать своим родителям об этом. Мои родители, конечно, были шокированы этим фактом. 

— Вы помните тот день? Родители не перестали с вами общаться?

— Я участвовал в телешоу. Давал интервью, где ведущий сказал: «Давай перейдем к твоей личной жизни». Тогда у меня было два пути. Я мог соврать, а мог быть честным и сказать, что мне нравятся мальчики. Я выбрал второй путь. Интервью должно было выйти неделю спустя. До выхода интервью в эфир я поехал к родителям, чтобы сообщить о том, что я сказал в интервью. Родители сильно растерялись. Они не знали, как им реагировать. Они были очень смущены.

Я немного жалею о том, что тогда проявил нетерпение. Я начал злиться на родителей и кричать: «Почему вы не можете меня понять, почему вы ничего не говорите?» Я тогда очень на них был зол. Они молчали. Но тут пришла моя бабушка. Она взяла меня за руку и сказала: «Пойдем, мой хороший, у тебя через неделю выступление». Бабушка повернулась в дверях и сказала моим родителям: «А вы двое соберитесь!» Она великолепная женщина.

Сейчас я, конечно, понимаю, что у меня было время осознать все это с самого детства. У меня было время подумать; сперва — что я ошибка, потом — «отношение общества — это ошибка». У меня было время разобраться. Но случилось так, как случилось. В итоге все наладилось, хотя моим родителям потребовалось какое-то время. Кстати, у них и тогда, и сейчас был и есть ресторан в той деревушке, в которой мы жили. Самое страшное для них, что могло бы случиться, это что люди перестали бы ходить к ним в ресторан на обед и завтрак после моего каминг-аута. Но потихоньку мои родители к этому привыкли. Сейчас они во всем меня очень поддерживают.  

— Вы сами сказали, что ваш способ каминг-аута не лучший. Может быть, у вас есть совет тем, кто не знает, как рассказать о своей ориентации?

— Но я же не говорю, что так делать точно не нужно. Если хотите, можете и так сделать. Нет никакого конкретного момента, когда прямо нужно решиться и сказать «пора». Никогда не нужно так поступать, если этого кто-то именно ждет. Во всем остальном нет никаких правил.

Главное — не нужно позволять на себя давить. Нужно делать это тогда, когда только ты считаешь, что это уместно. Самое сложное — верить, что, когда вы признаетесь, кто-то вас будет обязательно любить, кто-то будет на вашей стороне. Может быть, это будут не ваши родители. Может быть, это случится не сразу, а затянется. Но нужно верить.

Я понимаю, что ситуация в России совсем другая и мне легко говорить, потому что я рос в Австрии, там все иначе. Но я и сам в это верил, и это мне помогало. 

— В России об этом боятся говорить даже из страха за свою жизнь. Вы что-нибудь слышали, например, о преследовании геев в Чечне?

— Я знаю, конечно же, не все, не до конца. Наверняка вы здесь лучше знаете, что происходит. Я знаю, что у вас есть закон против пропаганды [нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних], я считаю, что в этом проблема. Информация должна быть доступной. Люди в любом возрасте должны иметь возможность узнать о том, что есть в мире.

Про Чечню: меня шокирует, что такое в принципе может происходить, причем практически легально. Меня шокирует, что все это принимают, это знают, но никто ничего не делает. Я знаю, что оттуда бегут люди. Хорошо, что такая возможность у них остается. Я знаю, что даже у нас в Вене есть беженцы из Чечни. Про эту ситуацию я не знаю, что сказать. У меня не хватает слов. У меня разрывается сердце. Мне сложно представить, что такое возможно в XXI веке. Людей просто убивают и пытают, это идет вразрез с правами человека. Мы имеем право жить и не должны погибать из-за того, что мы любим кого-то не того. Право не быть убитым — фундаментальное, базовое право. 

— Вы сказали, что в Вене есть беженцы. Вы с ними не встречались?

— Сам пока не общался. Кстати, когда я говорил, что недостаточно осведомлен, — я ведь в уникальной позиции; через один микрофон или одну камеру могу пробиться до многого числа людей. У меня есть эта привилегия славы. И если я узнаю о чем-нибудь подробнее, у меня появляется возможность помочь или хотя об этом рассказывать большему числу людей. 

— Будете ли вы встречаться с теми, кто уехал из Чечни в Вену?

— Да, да. Охотно бы встретился. 

— Кстати, в Кончите вообще больше активизма или шоу-бизнеса? 

— Я не уверен, что могу назвать себя активистом. Я просто делаю то, что делаю. Я говорю то, что должен говорить. Я помогаю благотворительной организации, которая помогает ВИЧ-положительным родителям и их детям. Но все-таки активизм — это больше, чем то, что я делаю. Есть люди, рискующие жизнью; я же просто стою на сцене. Я, конечно, продолжаю помогать своему сообществу, в которое я верю и разделяю с ним ценности. 

— Какой была ваша главная цель при создании образа Кончиты? И удалось ли ее достичь?

— Когда я все это начинал, я все это делал по фану, по приколу, просто для души. Только когда Кончита вошла в публичное пространство, начались вопросы: «Зачем? Почему?» Я понял: все неслучайно. Этот образ бородатой дамы означает для людей гораздо больше, чем для меня, когда я просто пытался развлечься и творчески себя выразить. Я знаю, что моя деятельность является вдохновением для других, себя же я в этом не вижу, но все равно должен верить тем людям, которые мне это говорят. Мне пишут сообщения, что я вдохновляю их на перемены и подвиги.

Когда [бывший генеральный секретарь ООН] Пан Ги Мун говорит мне, что моя деятельность важна, я думаю: «Боже мой, но ведь это просто я». Когда у меня есть возможность, я встречаюсь с людьми куда более влиятельными, чем я, — чтобы помогать другим. Но достигнута ли цель, как вы спрашиваете? Конечно, нет, иначе мы бы здесь с вами не разговаривали о том безумном количестве проблем, которые случаются в нашем обществе. Но мы продолжаем бороться.

— Есть мнение, что вы выиграли «Евровидение» из-за того, что выступили с политическим высказыванием.

— Во-первых, мне нет дела до тех, кто так считает. А вообще искусство — это всегда политическое высказывание, точно так же, как и самовыражение в искусстве. С этой точки зрения «Евровидение», конечно, политическое событие. Ведь искусство всегда отражает реальное положение дел в обществе. И конечно, «Евровидение» попсовое событие. Тут сошлись несколько факторов. Кто-то голосовал за песню, кто-то за образ, кто-то за идею, которая стояла за этим. Я просто счастлив, что так получилось.

— В России часто рассуждают об ее «особом пути». Поэтому я хочу задать вопросы, которые неприлично задавать в Европе. Сколько денег вы получаете за концерт? 

— Вы знаете, я всегда слушаюсь свою бабушку. А она мне говорила: «Никогда не говори о деньгах».

— Вы верующий человек? 

— Хм, я подумаю. Пожалуй, я не религиозный человек, однако верующий. Я верю, что что-то есть, что выше нас, что есть какие-то законы. Я стараюсь следовать совести. 

— В какой туалет вы ходите?

— В тот, в котором меньше очередь.

— Вы когда-нибудь сталкивались с домогательствами — как Томас или как Кончита? 

— Я сам не сталкивался, но знаю об этой теме по друзьям, которые сталкивались. Они говорили, что первое чувство, которое возникает, это стыд. Не хочется ни с кем этим делиться. Мне кажется, в этом и есть огромная проблема. Люди склонны винить жертву, сама жертва думает, что она виновата. Меня это поражает. Это несправедливо. (Томас Нойвирт также рассказывал, что сталкивался в детстве с травлей — прим. «Медузы».)

— Как выглядит ваш типичный день? Как вы ходите за молоком? Сколько времени вам нужно, чтобы войти в образ?

— В дни, когда я не работаю, обычно встаю поздно, поскольку поздно ложусь. Про молоко — так же, как и все: хожу в магазин, езжу на автобусе и метро. Меня без образа никто не узнает, мне можно комфортно существовать. Когда я работаю, преображение занимает, наверное, около часа. Потом я даю интервью, иду на встречи и так далее — и веду себя как Кончита Вурст.

— Вопрос от моей подруги: у Кончиты Вурст будут дети и внуки?

— (Смеется.) К сожалению, это технически невозможно, ведь Кончита Вурст — это лишь образ.

— Я знаю, что вы планируете расстаться с образом Кончиты. Что придет ему на смену?

— Творчество и шоу-бизнес — это единственное, что я умею. И неважно, буду я перед камерой или за камерой. Сейчас я записываю второй альбом как Кончита. А что будет потом — посмотрим. 

— Россия дождется концертов Кончиты Вурст до того момента, как этот образ уйдет?

— Я бы с удовольствием хотела приехать (Томас Нойвирт намеренно говорит тут от женского лица — прим. «Медузы»). Это был бы масштабный концерт с огромным оркестром. Это то, чего заслуживает Россия.