истории

Никто никуда не уходит Два года назад террористы взорвали российский самолет в Египте. «Медуза» рассказывает, как теперь живут близкие погибших

Источник: Meduza

31 октября 2015 года в семь утра по московскому времени самолет компании «Когалымавиа» вылетел из Шарм-эль-Шейха в Санкт-Петербург. Через 23 минуты после взлета он пропал с радаров; как стало ясно через несколько часов, «аэробус» взорвался где-то над Синаем. Погибли 224 человека — все, кто находился на борту; по числу жертв это крупнейшая авиакатастрофа в истории России. Ответственность за взрыв в тот же день взяло на себя «Исламское государство» — однако Россия признала крушение терактом только спустя почти две недели. Российские самолеты не летают в Египет до сих пор; по-прежнему не завершено и расследование случившегося. По просьбе «Медузы» Катерина Кузнецова выяснила, как живут семьи жертв теракта через два года после взрыва.  

Эльвира Воскресенская

«Волосы у нее были длинные, до пояса. Перед полетом она попросила заплести ей покрепче „колосок“, чтобы не растрепался. Потом я проводила ее до дверей квартиры, и с тех пор она так у меня перед глазами и стоит». Последний раз свою единственную дочь — 28-летнюю Эльвиру Воскресенскую — Ирина Захарова, директор одной из петербургских школ, видела 15 октября 2015 года. Та улетала в отпуск в Египет.

Вернуться Эльвира должна была 31 октября. Когда ее «аэробус», рейс «Когалымавиа» № 9268, был на высоте более десяти тысяч метров, в отделении негабаритного багажа, между детскими колясками и садовой мебелью, взорвалась бомба. «Я ее до сих пор жду. Первый год думала: а вдруг это ошибка, вдруг она не села? — Захарова обнимает себя за плечи, будто пытается согреться. — Ведь всякое бывает. Люди возвращаются через десять лет».

Портрет Эльвиры стоит в директорском кабинете Захаровой на столе; рядом лежат цветы. На снимке девушка улыбается. Ирина Захарова с 31 октября 2015 года не улыбается почти никогда. Безжизненным надтреснутым голосом она рассказывает, как приехала в день авиакатастрофы в петербургский отель Crowne Plaza, где собирались родственники погибших и где в специально организованном штабе работали сотрудники МЧС и следственных органов. «Нас обещали регулярно собирать, информировать, — тихо вспоминает Ирина Захарова. — Какое это все вранье и бред. Вскоре мы оказались предоставлены сами себе».

Как рассказывает Захарова, родственникам никто не говорил, когда они смогут похоронить своих близких, а до следователей зачастую дозвониться не получалось. Именно тогда, через несколько дней после теракта, Александр Войтенко (в самолете летели его сестра Ирина и ее 14-летняя дочь Алиса из Пскова) основал во «ВКонтакте» группу, где родственники стали публиковать всю известную им информацию, а заодно поддерживать друг друга. Психологи из социальных служб с этой задачей не справлялись. «Однажды мне позвонил Дима Федоров [у которого погибли жена и пятилетний сын] и рассказал, что к нему пришли психологи и предложили забрать его старшего сына Тему в дом ребенка, — вспоминает Захарова. — Дима им отвечает: „У меня жена с ребенком только погибли, а вы предлагаете у меня еще и сына забрать? Вы что, с ума сошли?“ И это помощь? Вот она такая была. Просто никто не знает. Мы никому об этом никогда не говорили».

К концу декабря 2015 года опознанные тела погибших (в некоторых случаях только части тел) захоронили. После этого родственники жертв теракта решили встретиться лично. Место предложила Захарова — актовый зал ее школы. В один из выходных туда пришли около 80 человек — в основном все из Петербурга. Вместе они решили создать организацию, которая займется увековечиванием памяти погибших в катастрофе. Так появился благотворительный фонд «Рейс 9268», председателем совета которого стала Ирина Захарова.

«МВД — не женская работа»

«Первый год мне казалось, что все это происходит не с нами, — вспоминает Захарова. — Ну улетела дочь и улетела, не прилетела еще. Понимаете? Кто-то [из родственников] видел тела. У нас зять забрал закрытый гроб из морга. Я не смотрела и мужу не разрешала. Потому что если кому-то выдали целые тела, но нам выдали какие-то… обгоревшие кусочки…»

Эльвира Воскресенская была похожа на отца — тот был военным, мечтал о мальчике, и когда родилась дочь, огорченно поинтересовался у жены, кому же теперь он подарит свой мотоцикл. Огорчался мужчина зря: к технике дочь проявила вполне мальчишескую любовь. Вместе с отцом собрала мотоцикл, а потом гоняла на нем так, что не на шутку пугала родителей.

В старших классах, рассказывает Захарова, дочь вдруг решила, что будет работать в криминалистической службе МВД. Отговаривать ее пришлось два года. В итоге, окончив инженерно-технический факультет Университета противопожарной службы МЧС, Воскресенская устроилась в отдел дознания министерства по чрезвычайным ситуациям — расследовала причины пожаров. «Я ей объясняла, что МВД — не женская работа. Преступники, трупы, подвалы, — вспоминает Захарова. — Тебя дома никогда не будет. И вот прошло время, а она мне говорит: „Ну что, маман (она меня называла „маман“), ты говорила, что я с трупиками не должна работать. Ты меня хотела от этого оградить, а я все равно с ними работаю. Они горят иногда“».

В 2016 году Эльвира Воскресенская должна была стать майором. Ее мать с гордостью рассказывает, как она командовала на работе мужчинами и решала «очень серьезные вопросы». Например, за год до смерти Воскресенской в Петербург, спасаясь от войны в Донбассе, приехали родственники Захаровой, двоюродный брат с женой и тремя детьми. Именно Эльвира помогла оформить им документы и получить статус временных переселенцев, который действует три года. «У нас сейчас не получается продлить эти документы, почему-то ничего не можем сделать, — безнадежно говорит Захарова. — Родственники живут сейчас у нас на даче. Каждый день Лена [жена брата] плачет: „Вот была бы Эля, она бы нам уже все давно сделала“».

Захарова месяц уговаривала дочь не лететь в Египет, плакала, сама не понимая почему, пугала ее начавшейся гражданской войной в Сирии, которая находится совсем рядом с Египтом. Но Воскресенская, которая полтора года работала без отпуска и жаловалась, что мама ее никуда не отпускает, все-таки улетела отдыхать с подругой. Дома ее остался ждать муж Евгений, который не мог поехать с женой из-за работы. «Он до сих пор с нами, никуда не ушел, — говорит Захарова. — Только на прошлой неделе женился. Два года почти прошло… Эля и раньше уезжала, и мы уезжали. А потом всегда встречались. На столько мы не расставались никогда».

«Мы все остаемся здесь»

После теракта сотни фрагментов тел оказалось невозможно идентифицировать даже с помощью современных методов генетической экспертизы. Поэтому их оставили во Всероссийском институте судебно-медицинской экспертизы, а не передали для захоронения. Как рассказывает Захарова, каждый боялся, что среди этих останков окажутся части тела их близких, — и в течение 2016 года родственники каждые три месяца собирались в школе, пытаясь придумать, как вернуть останки.

В итоге Захарова лично поехала в Москву просить помощи у Константина Криворотова, следователя по особо важным делам при председателе Следственного комитета, который занимается крушением «аэробуса», и у Евгения Серебренникова — сенатора, работающего в комитете Совета Федерации по обороне и безопасности. «Я объясняла, что там останки моей дочери, — говорит Захарова. — Я не хочу, чтобы они там лежали, я хочу, чтобы их захоронили. Вы сами не понимаете, говорила я, каково это жить и знать, что все так».

На то, чтобы добиться передачи 715 фрагментов останков, родственникам жертв потребовался почти год. 20 мая 2017-го их захоронили в братской могиле на Серафимовском кладбище в Петербурге — вместе с пакетиками земли с места катастрофы, которые когда-то приехали из Египта вместе с телами погибших. Захарова говорит, что эта земля была пропитана кровью, и беззвучно плачет.

Хоронили останки тихо и незаметно — помимо родственников на кладбище пришли только два депутата петербургского законодательного собрания, Александр Ржаненков и актриса Анастасия Мельникова. После похорон члены совета фонда (туда входят пять человек из числа родственников погибших) решили к годовщине поставить над братской могилой памятник: два крыла самолета, под ними — саркофаг. Деньги на него — два с половиной миллиона рублей — выделили из резервов правительства Петербурга. «Я пришла в фонд для того, чтобы предать земле эти останки и чтобы поставили памятник. Мне больше ничего не надо, — объясняет Захарова. — Мемориал — это сохранение памяти. Люди его увидят и вспомнят, что был такой теракт. Мне кажется, я бы вообще не выжила, если бы не занималась этим».

А еще члены фонда «Рейс 9268» мечтают построить храм в память о жертвах, а при нем — детский центр с бесплатными кружками и курсами иностранных языков: там могли бы преподавать люди, потерявшие в крушении детей и внуков. Место выбрали на пустыре на территории питерского микрорайона Балтийская Жемчужина. Уговаривать жителей окрестных домов пришлось лично Захаровой — она убедила людей, что им не будет мешать колокольный звон, и даже нашла среди них двух человек, готовых пожертвовать деньги на строительство.

«У меня почему-то есть уверенность, что все получится. Не должно не получиться. Они этого не заслужили», — тихо говорит Захарова. За окном ее кабинета шумят выбежавшие на прогулку и ошалевшие от редкого осеннего солнца школьники. «Никто никуда не уходит! — кричит им вслед учитель. — Мы все остаемся здесь».

Леонид Гордин и Александра Илларионова

«Никто никуда не уходит. Я знаю, что и он тоже не ушел. И я с ним встречусь, это точно», — Виктор Войтоловский — лучший друг погибшего 29-летнего Леонида Гордина — сильно сжимает кулаки, и у него белеют костяшки пальцев.

Гордин и Войтоловский познакомились в 2005 году в Крыму. Войтоловский получил путевку в Судак от Петербургского университета экономики и финансов за активность и успеваемость, Гордин в это же время просто там отдыхал.

Войтоловский почти никого не знал и часто проводил время один; Гордин в какой-то момент подошел к нему и предложил отправиться на пляж втроем с подругой. Они разговорились, а вернувшись из Крыма, пару раз сходили в бар на Фонтанке, поиграли в футбол и окончательно сдружились — семьями. Особенно Гордина полюбила бабушка Войтоловского. Как-то раз она болтала с Леонидом по телефону и мимоходом сказала, что ей нужен блендер. В ближайший обеденный перерыв Гордин купил его в магазине и привез бабушке домой. «Вот такой он был, такого друга у меня больше не будет», — несколько раз повторяет Виктор Войтоловский и сжимает кулаки еще сильнее.

Иногда друзья ссорились. Войтоловский говорит, что в основном из-за его вспыльчивого характера. Например, однажды Гордин разлил в его новой машине кофе и заляпал им все вокруг. «Он мог быть неряшливым, и мне это не нравилось, — признается Войтоловский. — Я жутко разозлился. А сейчас понимаю, что нельзя было из-за такого [пустяка] что-то ему вообще говорить».

После ссор Гордин всегда приходил мириться первым. Он вообще почти никогда не обижался и легко находил со всеми общий язык. Не складывалось только с личной жизнью — но здесь ему неожиданно помог отец, профессор, доктор экономических наук и замдиректора петербургского филиала Вышки Валерий Гордин. С Александрой Илларионовой он был знаком с детства — ее мать была его студенткой. «Однажды мы встретились на каком-то мероприятии, и я спросил: „Как дела у Саши?“ — рассказывает Валерий Гордин. — „Нормально, никого нет. А у Лени?“ — „Тоже“. — „Давай они куда-нибудь вместе сходят?“ — „Ну давай“».

Вскоре Гордин-младший и Илларионова стали жить вместе. «Я человек-критик, про любого могу сказать плохое, — говорит Виктор Войтоловский. — Но не про Сашу — настолько она положительный человек. Я ей так и сказал, когда говорил тост на ее дне рождения».

В Египет они поехали тоже вместе. Виктор Войтоловский предполагал, что именно там Гордин сделает своей девушке предложение. 29 октября 2015 года он написал другу сообщение: «Ну как дела?» «Все хорошо, расскажу, когда приеду», — ответил Гордин. Домой они летели тем самым рейсом «Когалымавиа».

В день катастрофы в Петербурге стоял туман. Когда Войтоловскому позвонили и рассказали, что самолет пропал, он гулял с ребенком во дворе. Примерно в то же время знакомые связались и с Валерием Гординым, который ехал в институт на день открытых дверей. Он взял такси и к 11 утра уже был в Пулково. Войтоловский не поехал. «Я понимал, что самолет уже не прилетит», — коротко говорит он.

Войтоловский часто вспоминает друга. «Однажды он приснился моей жене и рассказал ей, как это все случилось, — рассказывает мужчина. — Говорит, мы уже спали, у нас наушники были в ушах. А потом раз — и все, белый свет. Такое действительно может быть. Я знаю, как он засыпал: в любой позе и за минуту».

После смерти сына Валерий Гордин стал соучредителем фонда «Рейс 9268», а потом решил, что этого мало — надо что-то сделать специально для Леонида. Сын очень любил животных: постоянно брал на передержку то собак, то кошек, пытался их пристроить, настойчиво агитировал друзей забирать питомцев из приютов. У самого Леонида дома жили две пожилые мамины кошки и молодой кот Кыся, которого еще котенком кто-то выкинул с четвертого этажа. Незадолго до отъезда Гордина в Египет Кыся вдруг куда-то пропал — и он организовал масштабную поисковую операцию с привлечением волонтеров. «И это ради обычного черного помоечного кота», — вспоминает Войтоловский.

Через две недели ободранного и перепуганного Кысю нашли на окраине города. Правда, оказавшись дома, он вдруг начал нападать на престарелых маминых кошек, чего раньше за ним не водилось. Гордин списал это на шок и улетел в Египет счастливым — уже после выяснилось, что за Кысю приняли кошку, которая никакого отношения к сбежавшему коту не имела.

Размышляя о том, как сохранить память о сыне, Валерий Гордин вспомнил эту историю. Так появился фонд помощи бездомным животным «Ленькин кот». К делу Гордин-старший подошел с профессорской основательностью. После работы он встречался с зоозащитниками и изучал их проблемы. Сконцентрироваться решил на одной — повсеместной нехватке оборудования для лечения бездомных животных: на базе ветклиники фонд организовал его прокат, бесплатный для приютов. Наибольшим спросом, по его словам, пользуются кошколовки, клетки для передержки больных животных, а еще инфузоматы — специальные дозаторы для инъекций: «Животным, когда они болеют, тоже надо ставить капельницы». «Ленькин кот», в частности, помог эрмитажным котам, пострадавшим от пожара в одном из подвальных помещений музея.

«Я по жизни человек деятельный, положение обязывает. Поэтому фонд мне помогает… — Валерий Гордин долго подбирает слова и делает паузы. — Мне как-то легче становится.

То, что я, может быть, делал бы с ним [с сыном], я теперь делаю без него. С годами начинаешь думать: вот был бы Ленька, было бы так-то и так-то. Боль переходит в другую плоскость, в сожаление о том, что не удалось сделать».

Любовь Козлова

«Не дождетесь»

Наталье Козловой 57 лет, она на пенсии, и у нее совсем мало свободного времени. Например, сейчас ей надо кормить Сережу. Ему 29 — и у него ДЦП. «Он не умеет говорить и с рождения ничего не видит, — объясняет Козлова. — Он сам не ходит, не ест. У него уровень развития как у девятимесячного ребенка. Людей он узнает на ощупь. Пришел новый человек, он его потрогал и начинает с ним в ладушки играть».

Мама Сережи — Любовь Козлова — была пассажиром рейса 9268, а отца никто из родственников толком не знал: он ушел сразу после рождения сына. По словам Козловой, Любовь его за это никогда не винила и запрещала делать это другим. После ее смерти Наталья вместе с мужем, братом Любови, оформили опеку над племянником — чтобы он не попал в мурманский психоневрологический интернат (живут Козловы в Мончегорске).

До 2015 года Сережа никогда не расставался с мамой. Пока он был маленьким, она ездила с ним по бесплатным путевкам на море. Потом он подрос, и в проблему превратились не только поездки, но и простые прогулки. «Инвалидная коляска не влезала в лифт, нужно было разбирать ее на части, — рассказывает Наталья Козлова. — Да и сам лифт ходил только до восьмого этажа. А Люба с Сережей жили на девятом. Поэтому Любе приходилось тащить сына на себе, и это при ее росте в 156 сантиметров».

С 1988 года Любовь работала в цехе автоматики Кольской горно-металлургической компании. В Мончегорске самая востребованная профессия — это уборщик, а потому устроиться на комбинат, принадлежащий «Норильскому никелю», считается большой удачей. Правда, зарплата у Любови, как говорит Козлова, была «не очень», поэтому к моменту авиакатастрофы на ней висело четыре кредита: на них женщина оплачивала ремонт квартиры, большой плоский телевизор (Сережа любит слушать советские комедии, музыку и трансляции футбольных матчей) и нянь.

«За два-три года она думала расплатиться с кредитами, выйти на пенсию и жить, — рассказывает Наталья Козлова. — Потому что здоровья уже мало оставалось, давление прыгало. Иногда у нее, конечно, руки опускались. Но она быстро отходила: поплачет, вытрет глаза и пошла дальше. У нее был единственный девиз — не дождетесь».

Любовь любила готовить — Козлова говорит, что никогда не пробовала более вкусного тирамису, чем у золовки. Каждый август та готовила свой особый сорт пирожных и отвозила их в Полярные Зори — мужу и двум детям ее близкой подруги Ольги, которая умерла еще в 1990-х. «Не было такого, чтобы она кому-то не помогла, — говорит Наталья Козлова. — У дочери ее подруги сгорел дом — и она выкраивала с зарплаты деньги, чтобы поддержать девочку. Хотя сама еле выживала».

Египет стал второй заграничной поездкой в жизни Любови Козловой — до этого она была только в Турции. К своему отпуску она долго готовила сына, объясняла ему, что уезжает всего на десять дней. Когда обозначенный мамой срок истек, Сережа оторвался от мультиков и забеспокоился. «Он что-то чувствовал, он дрался, кусался, кричал, — вспоминает Наталья Козлова. — Не подпускал никого и так бодался, что все ходили поцарапанные и в синяках. Нужно было это пережить, как-то ему все объяснить».

Через два месяца после смерти Любови Козловой составлять опись имущества пришли представитель отдела опеки и попечительства Мончегорска и сотрудник МВД. Наталья Козлова вспоминает, что поначалу даже обиделась и спросила у гостей: неужели они и правда думают, что она отсюда что-то утащит?

«Любой готов разбиться за такие бабки»

«Многие люди нам сочувствовали, — вспоминает Козлова первые дни после авиакатастрофы. — Но были и такие, кто говорил: „Что вы дергаетесь, вы такие деньги получите, любой готов разбиться за такие бабки“».

Все пассажиры рейса 9268 были застрахованы, поэтому их семьи получили возмещение от «Ингосстраха» в размере двух миллионов рублей. Еще миллион родственникам всех погибших выплатили петербургские власти. Сверх этой суммы близкие погибших должны были получить компенсацию материального ущерба и морального вреда — ее «Ингосстрах» рассчитывал каждому индивидуально в зависимости, например, от степени родства и возраста погибших, а также от стоимости вещей, которые у погибших были с собой, похорон и памятника. По словам Козловой, всего в дополнение к базовым трем миллионам компенсации они получили 150 тысяч рублей от губернатора Мурманской области, 75 тысяч от администрации Мончегорска и еще 25–30 тысяч рублей на похороны. Памятник на могиле Любови установили на деньги, выделенные Кольской горно-металлургической компанией; компенсации за личные вещи не выплатили вовсе.

Среди родственников погибших многие оказались недовольны выплатами. 19 октября 2017 года 118 человек (среди них сын Натальи Козловой, племянник погибшей Любови) подали в Замоскворецкий суд Москвы коллективный иск к страховым компаниям «Ингосстрах» и «Альянс Глобал Корпорейт энд Спешиэлти», авиаперевозчику «Когалымавиа», лизинговой фирме, владевшей самолетом, и туристической компании Brisco на общую сумму более чем в 1,3 миллиарда евро. «Мы считаем, что они ответчики по этому делу, — объясняет адвокат Анатолий Кучерена. — Каждый борт обязательно страхуется, чтобы в случае авиакатастрофы можно было возместить родственникам погибших материальный ущерб и моральный вред. То есть сверх уже полученного родственники имеют право на страховое возмещение. Его должны выплатить перевозчик, страховая и туристическая компании, владелец самолета. Нашим людям эту часть денег не выплатили». Размер выплат зависит в том числе от страхового покрытия лайнера, но его не раскрывают, хотя, как утверждает юрист, должны были бы. По сведениям коллеги Кучерены, американского адвоката Стивена Маркса, лайнер был застрахован на 700–750 миллионов долларов. Кроме этой суммы в иске учтены компенсация родственникам в связи с потерей кормильца и утраченного заработка, а также возмещение убытков.

«Я не знаю, сколько мы можем получить, если выиграем, — признается Наталья Козлова. — Нам об этом никто не рассказывает. Когда нужно подписать какую-нибудь бумагу, нам звонит уполномоченный адвоката. А так из телевизора все узнаем».

Деньги Козловым нужны на Сережу. 57-летней Наталье физически тяжело ухаживать за взрослым племянником, поэтому четыре дня в неделю ей помогают сиделки, каждой из которых женщина платит 60 рублей в час. Много денег уходит на лекарства, подгузники, визиты врачей и массажистов — за год получается около 700 тысяч рублей. Эту сумму она берет из денег, перечисленных на счет Сережи после смерти матери (тратить на себя их Козлова не имеет права), — и отчитывается в отделе опеки и попечительства Мончегорска за каждую покупку.

«Что будем делать, когда деньги закончатся, я не знаю. Их не так много осталось, — объясняет женщина. — Только поэтому мы и подали коллективный иск». По словам Козловой, смерть золовки подкосила всю их семью. Примерно через год после трагедии из-за сердечного приступа умер брат Любови — муж Натальи. Ирина Захарова добавляет: за два года умерли уже 11 родственников жертв теракта; у большинства не выдержало сердце.

Дочь Натальи Козловой, которая несколько лет жила в Петербурге, вернулась в Мончегорск помогать маме и Сереже. После смерти матери ему стало требоваться еще больше внимания. Когда в комнате надолго замолкают, он начинает беспокоиться, что его бросили. Наталья Козлова знает: тогда к Сереже надо подойти, погладить его по голове и прижать к себе.

Даниял и Диана Салахбековы

Семимесячные близнецы Тимур и Марат требуют внимания, гремя погремушками. Их мать Юлия Салахбекова объясняет: первый старше второго на две минуты, Тимур более задумчивый, Марат всем улыбается — но сейчас улыбаются оба, и как их отличить друг от друга, непонятно.

Два года назад у семьи Салахбековых была совсем другая жизнь. Двое ее детей, 14-летний Даниял и девятилетняя Диана, улетели вместе с бабушкой — мамой Юлии — отдыхать в Египет. 31 октября Юлия с мужем ждали их назад. «Я в тот день встала пораньше, прибралась, напекла детям блинов, — вспоминает она. — Думала: заедем из аэропорта, купим банку икры, чтобы они поели блинов. Я только искупалась и еще сидела с полотенцем на голове, смотрела передачу „Смак“. Тогда готовила Елена Яковлева. И вдруг по Первому каналу новость часа: самолет пропал с радаров. В этот момент я поняла, что их больше нет».

Что было потом, Салахбекова помнит только урывками. Как звонила мужу и отцу и отец кричал ей в трубку: «Что делать?» Как приходили какие-то люди. Как она сама вместе с мужем куда-то ездила. Потом появились родственники Салахбековых — из Махачкалы, Москвы, Брянска, Курска. Пришли друзья, коллеги. К вечеру 31 октября подруга Юлии принесла из детского сада, где она работала, матрасы — гости спали вповалку прямо на полу, чтобы не оставлять Салахбековых одних в квартире.

«Людей было очень много. И с ними было проще, — вспоминает Юлия Салахбекова. — Я даже не назову это отвлечением, ты не отвлекаешься. Ты постоянно говоришь, говоришь на эту тему — и как-то легче, наверно».

Салахбекова уходит в другую комнату и возвращается с фотографией Данияла. По ее словам, близнецы на него похожи — даже характерами. Например, Тимур и Марат не любят игрушки. Не признавали их и Даниял с Дианой, которые все детство строили шалаши из покрывала и катались по ковру на перевернутой деревянной табуретке. А еще играли с родителями в театр: резали билетики и продавали им по 15–20 рублей.

Даниял к деньгам вообще относился серьезно и по-взрослому: он терпеливо копил подаренные ему на дни рождения деньги, и если тратил их, то не на ерунду, а на подарки родителям и сестре. «Мы у него даже брали в долг, — рассказывает Юлия Салахбекова. — Я ему так и осталась должна 19 тысяч».

С четырех лет Даниял занимался тхэквондо, имел красный пояс и боевой характер. В школе он часто дрался, после чего маму обязательно вызывали к директору, кабинет которого она успела досконально изучить. Но и учился хорошо — только по литературе никак не мог осилить весь список книг. К 14 годам Даниял вымахал до 172 сантиметров и стал нравиться девочкам — соседки и знакомые то и дело рассказывали его матери, что видели его гуляющим с новой подругой.

Диана же не отходила от матери. Юлия Салахбекова вспоминает, как в первом классе приводила дочку в школу и до звонка сидела с ней обнявшись на скамейке: «Когда [классная руководительница] Елена Николаевна уже скажет: „Идите в класс“, тогда она и уходила. И дома мы с ней все время обнимались. У нас с ней совсем другая связь. Она была не просто частью меня, это была я сама».

Даниял говорил, что, когда вырастет, купит родителям квартиру взамен их маленькой двухкомнатной. Диана так высоко не замахивалась и обещала маме только две шубы — черную и белую. Любила рисовать, занималась гандболом. Уже после смерти детей Салахбековы отдали в церковь всю их одежду, оставив на память только кимоно сына и гандбольный костюм дочери.

«Когда не стало детей, мамы, жизнь превратилась в существование, — вспоминает Юлия. — Мне иногда казалось, что я домой не дойду, у меня ноги не шли». Еще до похорон подруга чуть ли не за руку отвела ее и мужа к знакомым — Марине и Алексею Штейнварг. В 2006 году они потеряли в авиакатастрофе рейса 612 Анапа — Петербург двух маленьких дочерей и родителей Марины. Родственники погибших в том самолете создали общественную организацию «Прерванный полет», которая бесплатно помогает людям, потерявшим близких в авиакатастрофах, терактах и ДТП.

«У Марины и Алексея сейчас трое детей. И они пригласили нас, чтобы сказать: можно жить дальше… как бы трудно ни было, — рассказывает Салахбекова. — Они говорили, что надо родить. Я хотела, потом не хотела. А потом пришло осознание: мне 34 года, мы остались без детей, без мамы, и я так жить не могу».

Салахбековы продали старую двухкомнатную квартиру. Сначала думали переехать как можно дальше, в район однотипных петербургских новостроек, чтобы уж точно ничего не напоминало о прошлом. Но не смогли — новую квартиру в итоге купили в доме буквально через дорогу. Через некоторое время оказалось, что Юлия снова беременна. О том, что у нее будет двойня, она узнала только на 12-й неделе, когда отправилась делать УЗИ, — и в первый раз за долгое время заплакала от радости. Имя Тимур придумали быстро — так Даниял обещал маме назвать своего первого сына. Марата подсказали друзья.

«Мне муж всегда говорил: Юля, ты сильная. Но никто не знает, какой ценой мне эта сила дается, — тихо говорит Салахбекова. — Я одна отревусь, отвоююсь, откричусь — и пошла дальше. Сейчас тоже накатывает, но я больше отвлекаюсь на ребят». За расследованием авиакатастрофы и поиском виновников теракта она особенно не следит. «Мне не хочется верить, что так можно было поступить с людьми [взорвать самолет]. Поэтому я стараюсь не задумываться и не озлабливаться, — объясняет женщина. — Я теперь только на Бога надеюсь. Он же нам таких мальчишек подарил».