истории

«Если чего-то не нашел, нельзя придумывать» Финский дипломат Рене Нюберг рассказывает про свою книгу «Последний поезд в Москву» об истории семьи. И находит родственников в «Медузе»!

Источник: Meduza

Изучение истории семьи — один из лучших способов понять недавнее прошлое. Книга финского дипломата Рене Нюберга «Последний поезд в Москву», вышедшая в июле в издательстве Corpus, — образец такого рода исследования (перевод с финского Евгении Тиновицкой). Выйдя в отставку, бывший посол Финляндии в России и Германии полностью сосредоточился на архивной и библиотечной работе и с помощью своей родственницы Елены Шацкой восстановил несколько удивительных сюжетов семейной истории, попутно рассказав о жизни финских и латвийских евреев до и после распада Российской империи. Последний поезд, о котором говорится в названии, отправился из Риги 29 июня 1941 года, спустя несколько дней после того, как немцы вошли в Латвию. На этом поезде уехали Маша и Йозеф Юнгман, а их родные остались — и были убиты вместе с десятками тысяч других латвийских евреев. Не менее важный сюжет — судьба матери Нюберга, финской еврейки Фейги Токациер, проклятой собственной семьей за то, что вышла замуж за христианина. Журналист «Медузы» Александр Борзенко поговорил с Рене Нюбергом о книге, а во время подготовки к интервью неожиданно обнаружил, что история семьи финского дипломата пересекается с его собственной семейной историей.

До интервью Рене Нюберг не знал, что у него есть в «Медузе» пусть и дальний, но родственник. Вот как он отреагировал на новость от нашего журналиста Александра Борзенко:

История семьи Рене Нюберга, коротко

Мать автора книги, Фейго Токациер, родилась в 1910 году в еврейской семье в Гельсингфорсе (старое название Хельсинки). Когда ее будущий муж, финский спортсмен Бруно Нюберг стал ухаживать за Фейго, ее отец Мейер отправил дочь в семью своего брата Абрама Тукациера — в Ригу. Там Фейго много общалась с дочерью Абрама Машей. В 1937 году Фейго и Бруно поженились, за что были прокляты ее отцом. Во время немецкой оккупации Латвии почти все Тукациеры погибли, но Маша с мужем Йозефом успели покинуть Ригу на последнем поезде.

— Люди начинают изучать историю своей семьи и писать об этом книги по разным причинам: кто-то пытается залечить и проработать травму, кто-то — отдать дань памяти. В чем была ваша мотивация?

— Я давно уже думал, что история моей матери, ее глубокая трагедия заслуживает книги. Свадьба с моим отцом [финном Бруно Нюбергом], с гоем, означала для мамы полный разрыв с семьей. Она никогда больше не видела своего отца. Он, ортодоксальный еврей, пошел в синагогу и прочел кадиш, как будто она умерла, и семья сидела шиву — семь дней скорби. Я как христианин не могу этого понять — как можно отказаться от живой дочери.

Но самым важным моментом стала моя встреча в 2002 году с троюродной сестрой Леной, из Риги. Тогда я был послом в Москве, вернулся в Финляндию в отпуск, встретился с дальней родственницей и с удивлением обнаружил, что наш общий язык — русский. Я быстро понял, что Лена знает историю моей семьи лучше меня. И тогда я решил, что просто обязан рассказать эту историю. Без рассказов Лены книги бы не было, так что эта книга наша общая. К сожалению, она умерла прежде, чем рукопись напечатали. Разговоры с Леной помогли мне лучше понять роль моего отца — гоя, укравшего дочь-красавицу, мою мать.

— В книге говорится, что о еврейском происхождении мамы вы узнали только подростком. А когда вы узнали, что брак с вашим отцом означал для нее полный разрыв с семьей родителей?

— Мы жили очень хорошо, у нас была очень дружная семья, но существовала некая семейная тайна. И я сначала понял это интуитивно, как, наверное, и всякий ребенок понимает такие вещи. У меня были кузены по линии матери, но мы с ними никогда не общались. Мне казалось это чем-то естественным.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что поняли роль своего отца?

— Мой отец был белокурым финном, который влюбился в еврейскую красавицу (Бруно Нюберг и Фейго Токациер поженились в 1937 году — прим. «Медузы»). Я имею в виду, что именно он после войны разыскал в Латвии выживших родственников моей матери. Это в его характере — он был добрый человек. Ведь он мог решить иначе — почему он должен интересоваться родными жены, если они с ней порвали? Мы не знали, что Маша, двоюродная сестра мамы, и ее муж Йозеф выжили. Все контакты с Ригой прекратились летом 1940 года. После войны мы искали родственников с помощью Красного Креста, но это ничего не дало. В 1957 году мой отец обратился к [члену президиума КПСС Екатерине] Фурцевой с просьбой посетить Ригу и разыскать родных. Так он нашел Машу и Йозефа. Моя троюродная сестра Лена — их дочь.

— Вы упомянули, что многое узнали из рассказов Лены, но из книги ясно, что вы работали в архивах.

— Я много работал в архивах в Хельсинки. Сохранились документы, свидетельства разрыва матери с семьей отца, судебные протоколы (после свадьбы с христианином отец Фейго Мейер Токациер обвинил дочь в похищении кассы из его магазина — прим. «Медузы»), протоколы еврейской общины. Какую-то информацию я нашел в рижских архивах.

— Есть ли у вас практические советы для людей, которые занимаются исследованием истории своей семьи?

— Я, наверное, ничего особо оригинального не скажу. Нужно быть честным. Если ты чего-то не нашел, нельзя ничего придумывать.

Раньше я был большим начальником и посылал своего ассистента что-то искать, а теперь вот сидел [в архивах] сам, впервые с университетских лет, и это мне очень понравилось. Я очень благодарен финским архивистам, которые мне помогли. К примеру, я нашел, когда и где был демобилизован из российской армии дед, Мейер Токациер, — в Гельсингфорсе в 1893 году. Сам бы я с этим не справился.

И я должен сказать спасибо заместителю директора ГАРФа Михаилу Прозуменщикову, автору прекрасной книги «Спорт и большая политика». Он много мне помогал, объяснял, как работают российские архивы. Там все очень бюрократично. Нужных сведений оказалось мало, так что в России я почти не работал.

В университетской библиотеке в Хельсинки собрана огромная коллекция русской литературы, самая большая за пределами России. В советское время здесь работали все, кто интересовался русскоязычными текстами, начиная с Ричарда Пайпса, потому что здесь был неограниченный доступ, прекрасные условия и профессиональные сотрудники. Там я нашел «Черную книгу» Гроссмана и Эренбурга, еврейскую энциклопедию и другие книги. Надо было ответить на многие вопросы, так что пришлось посидеть, почитать.

— Сколько времени ушло на эту работу?

— Я вышел на пенсию в декабре 2013 года и в январе 2014-го начал работать над книгой. Закончил в июне 2015 года. Это была полноценная работа, каждый день я много часов занимался книгой.

— В книге вы даете такой широкий исторический контекст, что он начинает играть какую-то самостоятельную роль — это уже не просто канва рассказа о семье. Так задумывалось с самого начала?

— Да. Рассказать о трагедии моей мамы, о мужестве Маши без этого исторического фона было бы невозможно. Для меня было важно показать условия жизни в Российской империи, в Латвии — до и после СССР. Я ведь не советский человек. Я историк по образованию и не мог писать, не углубившись в тему. Поэтому исторический фон был для меня очень важен с самого начала.

— Один из ключевых источников, которым вы пользуетесь, — книга Александра Солженицына «Двести лет вместе». Эта книга много критиковалась, в том числе профессиональными историками, была известная статья Пайпса…

— Да, я даже упоминаю эту статью в одной из ссылок в своей книге. Я знаком с Ричардом Пайпсом, я читал почти все, что он написал, и я считаю его лучшим современным специалистом по истории России. Конечно, его критика Солженицына небеспочвенна. Но для меня Солженицын был золотой находкой, я нашел там очень много. Никто так подробно не рассказал об истории еврейства. Солженицын, конечно, не историк. Но он подробно и интересно рассказывает, у него есть примеры, которые были для меня основой. Я использовал его работу не как научно-историческую, а как богатый источник фактуры.

— В вашей книге вы неоднократно касаетесь истории Второй мировой войны. Разные страны по-разному переживают этот опыт. В Германии государство воспитывает в обществе чувство вины, в России — чувство гордости, патриотизма. Как этот опыт прорабатывается в Финляндии?

— Прежде всего нельзя забывать, что Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года, а не в июне 1941-го. В это время мы уже воевали. Сталин атаковал Финляндию в ноябре 1939 года, началась Зимняя война. Мы пережили мирный период в полтора года и видели, что случилось с Эстонией, Латвией и Литвой, как они были оккупированы и советизированы.

Когда в 1941-м началась следующая война, мы, хоть и неофициально, были уже союзниками Германии. Для нас это был реванш за Зимнюю войну, которую начали не мы, а Сталин. Если бы нас оккупировали, мы попали бы в положение балтийских стран. И то, что финская армия смогла противостоять этому, нас спасло. И следующий раунд — то, что в Советском Союзе называется Великой Отечественной, — в финской историографии называется войной-продолжением.

Осенью 1944-го мы смогли выйти из войны без советской оккупации, и это огромное достижение. У нас были первые парламентские выборы в марте 1945 года — первые выборы в военной Европе. Мы сумели устоять на ногах.

Отношения со сталинским Советским Союзом никогда не были легкими. Окончательный мирный договор был заключен в 1947 году, и после этого мы платили очень высокие репарации, 300 миллионов американских долларов. Последний поезд с репарациями пересек границу в сентябре 1952 года. А в августе 1952 года закончились Олимпийские игры в Хельсинки, в которых, кстати, впервые участвовал Советский Союз. Так что с Олимпиадой для нас закончился поствоенный период. Если бы финская армия не воевала так, как она воевала, я бы не сидел здесь. То, что мы были с немцами, объясняется Зимней войной.

— На вашем сайте я нашел фотографию, где вы стоите на фоне мемориальной доски Карлу Маннергейму. Как вы оцениваете эту инициативу и то, что доску потом убрали?

— Маннергейм был царским генералом. Но он неизвестен как царский генерал, он известен как маршал Финляндии. И сейчас концентрировать внимание на том, что он был великим российским генералом, патриотом, довольно неуместно. Я в какой-то степени понимаю, что сегодняшняя Россия ищет некое примирение между белыми и красными, но употреблять Маннергейма для этого не надо. Ну и конечно, неизбежно возникает тема битвы за Ленинград, блокады. Я считаю, что и доска была ненужной, и полемика получилась не очень симпатичной.

Для нас Маннергейм — национальный герой, вопроса нет. После войны он был президентом, он возглавил Финляндию, договорился со Сталиным и Молотовым в сентябре 1944 года. И он был гарантом того, что договоренности будут соблюдаться. Очень советую посетить дом-музей Маннергейма в Хельсинки. Там сейчас основная толпа — российские туристы.

Бонус. Рене Нюберг рекомендует несколько книг об истории отношений России и Финляндии: