истории

«Чужой. Завет»: космический хоррор или философский трактат Чего ждать от нового фильма Ридли Скотта

Источник: Meduza

В прокат 18 мая выходит «Чужой. Завет» Ридли Скотта — продолжение «Прометея» и шестая картина во вселенной Чужого. В главной роли — Майкл Фассбендер. Космический корабль «Завет» попал на далекую планету, которую сначала члены экипажа приняли за неизведанный рай, но оказалось, что это самый настоящий ад. Антон Долин посмотрел фильм, рассказывающий предысторию Чужого, и увидел там множество культурных отсылок: вместо хоррора у Ридли Скотта получилась религиозная притча или даже философский трактат.

Если в вашем представлении «Чужой» — хоррор, где по космическому кораблю или какой-нибудь планете бегает черное чудище с кислотой вместо крови и пожирает людей одного за другим, то новая картина не для вас. Лучше пересмотрите старую, классическую, — или удовольствуйтесь недавним суррогатом под названием «Живое». Здесь перед нами не столько приквел «Чужого» 1979 года, сколько прямое продолжение «Прометея». Тот фундаментальный, недооцененный и до конца не понятый фильм разжег мрачное пламя, полыхающее в полную силу в «Чужом. Завете». 

Сегодня Ридли Скотту под 80, он давно уже небожитель, добившийся всего, на что может рассчитывать в жизни человек его профессии. И имеет право дать отповедь многочисленным продолжателям (в числе которых Джеймс Кэмерон, Дэвид Финчер, Жан-Пьер Жене) и эпигонам: вы снимали не о том. Все больше о человеческом — чувствах, комплексах, пороках и достоинствах. А надо было о сверхчеловеческом, если не сказать «божественном». Что ж, «Прометей» и «Завет» именно об этом. 

«Завет», кстати, — это название космического корабля. Скотт не чурается откровенного, старомодного, бронебойного, но совсем не лишнего в коммерческом фильме символизма. В первой же сцене вы увидите «Рождество» Пьеро делла Франческа, услышите фортепианную версию «Входа богов в Валгаллу» из вагнеровского «Золота Рейна» (наступит срок и для оркестровой) и столкнетесь нос к носом с копией в натуральную величину «Давида» Микеланджело (он настолько высокий, что пробивает головой потолок). В его честь и окрестит себя андроид Дэвид, знакомый нам по «Прометею». Как мы понимаем, если только что созданный искусственный человек сам себе дает имя, игнорируя волю создателя и в первые минуты жизни вступая с ним в спор, то он — нечто большее, чем робот. 

Собственно, Прометей здесь — не столько титан из трагедии Эсхила (знакомый миллионам советских детей по одноименному мультфильму), сколько герой «Франкенштейна» Мэри Шелли, носившего подзаголовок «Современный Прометей». Ведь Прометей до того, как дать людям огонь, этих людей создал. Пошедший по его стопам Виктор Франкенштейн сотворил своего Монстра, за что поплатился еще страшнее, чем его античный прототип. Создание восстало и вечно преследовало творца, уничтожая все, что тому было дорого, отмщая свою неприкаянность и одиночество. Таков же сюжет «Завета»: если бога — или богов — не существует, если человек в своей гордыне готов их победить, то и его собственное творение когда-нибудь восстанет. История цивилизации циклична. Маленький и, кажется, слабый Давид вырастет до микеланджеловского исполина, когда убьет великана Голиафа. Неправдоподобно стремительный, какой-то сказочный рост Чужого в новом фильме кажется лучшим тому подтверждением. 

Ветхозаветный гнев в мире Ридли Скотта сменяет евангельскую цивилизованную благость. В самом начале путешествия «Завета» погибает капитан корабля (смешно, на эту роль выбрали вездесущего Джеймса Франко), который в одной из финальных фотографий появляется как Христос среди учеников — снимок явно отсылает к Тайной Вечере. Но воскресения не будет. Все наоборот: предстоит геноцид Создателей, форменные кары египетские. Никакого всепрощения, никаких надежд на подставленную другую щеку и любовь к врагам. Содом и Гоморра, шум и ярость. 

Культурные аллюзии — не фантазия критика; картина в самом деле невероятно плотно насыщена цитатами. Например, нашлось место для сонета мужа Мэри Шелли, Перси Биши Шелли, «Озимандия», который цитирует Дэвид. Там есть слова и о путнике, и о статуе, и о надменном пламени, а последние две строки кажутся точным описанием планеты, куда после случайной аварии приземляется «Завет»: «Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мертвая… И небеса над ней…» Можно вспомнить и другого Озимандию, из комикса «Хранители», чью траекторию и философию почти досконально (и вряд ли случайно) повторяет один из центральных героев фильма, такой же убежденный ницшеанец. Дальше: из космоса корабль направляется на таинственную планету, ведомый странным напевом, случайно пойманным радиосигналом, — это песня Джона Денвера «Take me home, country roads», дом в ее тексте назван «Почти раем». Разумеется, потерянный и обретенный Рай ожидаемо оборачивается Адом. Эта мелодия, как звук дудочки гамельнского крысолова, позже аукнется в сцене, где роботы пытаются играть на флейте, предваряя это диалогом, почти дословно цитирующем известную сцену «Гамлета». И так далее, перечислять можно долго. 

В «Чужом. Завете» невероятно впечатляющий дизайн — кажется, Скотт осуществил в нем все то, на что не осмелился в «Гладиаторе» и «Исходе». Высококачественные и жуткие сцены поединков с чудовищами. И вообще, если очень-очень себя уговаривать, можно увидеть в нем космический хоррор. Но на самом деле, это (анти)религиозная притча с замашкой на философский трактат, да еще в обличии блокбастера. Очевидно, многих зрителей это не удовлетворит и даже взбесит. А других наверняка восхитит. 

Тут есть, чему восхититься. Хотя бы потрясающей, без преувеличения, актерской работе Майкла Фассбендера, кладущего на лопатки остальных — именитых и талантливых — исполнителей. С другой стороны, они в неравном положении: Фассбендеров сразу двое. И друг другу роботы-близнецы задают вопрос, выстраивающий мост между двумя ранними шедеврами режиссера, «Чужим» и «Бегущим по лезвию», — о том, снятся ли андроидам сны. Или это опять из «Гамлета» — «уснуть и видеть сны, быть может?» В конце концов, режиссер англичанин, Шекспир ему дороже Филипа К. Дика. 

Среди всех снов, увиденных человечеством за последние десятилетия, самый устойчивый кошмар — придуманный швейцарцем Хансом Руди Гигером ксеноморф, лучше известный нам как Чужой. Многие сказочники пытались излечить нас от этого прилипчивого страха: в финале каждого из фильмов о Чужом его уничтожали, казалось, без следа. Но тот неизменно возвращался как бессмертная, нерасчленимая, вечная материя — наподобие Черного монолита из «Космической одиссеи 2001» (великий фильм Кубрика в «Завете» тоже цитируется). Ридли Скотт не дает особых надежд на хэппи-энд — космический мощный финал его фильма обходится без иллюзий. Зато определенно дает надежду на еще один сиквел.