«Эта страна» Фигля-Мигля и «Патриот» Андрея Рубанова Галина Юзефович — о двух заметных русских романах (один плохой, один хороший)

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о двух русских романах, которые выходят в марте: «Эта страна» Фигля-Мигля и «Патриот» Андрея Рубанова.

Фигль-Мигль. Эта страна. СПб.: Лимбус-Пресс, 2017 

Роман «Эта страна» петербургской писательницы, укрывшейся под манерным псевдонимом Фигль-Мигль, очень здорово — по-филологичному изящно, но при этом энергично и остроумно — написан. А еще в нем любопытная основная идея — не вовсе оригинальная (на эту же тему есть роман у Владимира Шарова, да и «Авиатор» Евгения Водолазкина примерно про то же самое), но не успевшая пока надоесть.

Начитавшись трудов философа Николая Федорова, президент России задумывает массово воскресить людей, погибших в годы сталинских репрессий, и тем самым решить все демографические проблемы страны. И, собственно, воскрешает (о том, как именно это происходит, автор милосердно умалчивает): буквально пара лет — и вот уже современная Россия наводнена миллионами выходцев из иного — как выясняется, радикально иного — мира. Однако никто не оказывается готов к тому, что вместе с бренными телами ожившие мертвецы потянут из своих богом забытых могил страсти, вражду, дрязги и интриги ушедшей эпохи. Мгновенно освоив технические новшества вроде сотовой связи или автоматической коробки передач, во всем прочем воскрешенные покойники трагически не способны вписаться в сегодняшний уклад. Наши современники для них в лучшем случае скучные чужаки, а в худшем — предатели и могильщики всего, ради чего сами они некогда убивали и умирали. Коренные уроженцы ХХI века со своей стороны тоже не торопятся сближаться с новообретенными согражданами, разумно опасаясь их старомодной и непостижимой пассионарности. 

К сожалению, на этом — отличный стиль, крепкий фундамент — хорошие новости про Фигля-Мигля заканчиваются, и начинаются новости плохие. Обозначив жанр романа как «захватывающий детектив» издатели бессовестно лгут. Некоторая тень интриги в «Этой стране» в самом деле присутствует: в уездном городе Филькине убит управляющий сетью ювелирных магазинов, из его машины похищена сумка с двумя миллионами долларов, — заподозрить в произошедшем можно и воскресших террористов из «боевой организации» левых эсеров, и местных бандитов. Однако эта обнадеживающая коллизия оборачивается фикцией — тонкой пунктирной линией, поминутно теряющейся в филькинских лопухах и завершающейся совсем уж маловразумительным пшиком. Любой наметившийся экшн немедленно, как в вязком болоте, тонет в бесконечных диалогах — порой симпатичных, но по большей части тупиковых и избыточных. А расследование, которое ведет троица главных героев — залетный питерский филолог Саша Энгельгардт, демонический полковник ФСБ Олег Татев и столичный полицейский с поэтичной фамилией Расправа, почти сразу растворяется в ненужных подробностях, неисчислимых второ- и третьестепенных персонажах и стохастических перемещениях по городу Филькину и окрестностям.

В романе некоторое количество вещей как бы актуальных — вроде фейсбучной расправы над человеком, ненароком выбившимся из общелиберального контекста, незлого стеба в адрес современной словесности или неожиданно смешных и точных описаний быта и нравов нынешней русской провинции. Есть вещи как бы вневременные, перекочевавшие в «Эту страну» прямиком из русской классики. И в первую очередь это сам главный герой, типовой совестливый интеллигент Энгельгардт, тянущийся при этом к загадочному полковнику Татеву, тоже, впрочем, вполне типового представителя той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Сюда же относятся и обе героини — местная куртизанка Климова, эдакая уездная Настасья Филипповна, и тургеневская девушка библиотекарша Маруся (обе, понятное дело, влюблены в Татева), и все ожившие жертвы террора, архетипичные едва ли не до неловкости (если профессор, то в пенсне, если земский доктор, то обязательно по фамилии Старцев). Но зачем автору понадобилось переженить натуральную, теплую жизнь с насквозь условной литературщиной, так и остается неясным. Возможно, этому надлежит просто и доверчиво порадоваться — эвона как умеет, но, честно сказать, радость в данном случае выйдет несколько вымученной. 

Вообще роман Фигля-Мигля подобен перенасыщенному раствору: в нем очень, очень много всего — героев, типажей, мыслей, примет времени, отсылок к классике, шуток, зародышей историй, намеков, деталей и разговоров (особенно разговоров). Однако то, что в пересказе кажется занятным, на практике остается непроговоренным, недопридуманным, утомительным и ни для чего не нужным, ни с точки зрения сюжетной динамики, ни с точки зрения движения мысли. Сожгли коммуну анархистов — и что? Пропал у героини дедушка — ну и зачем он вообще был нужен, тот дедушка? Словом, тот случай, когда фраза «Конец первого тома», неожиданно венчающая роман, вызывает не предвкушение, но легкий приступ паники. Еще того же? Спасибо, нет. Даже не уговаривайте. 

Андрей Рубанов. Патриот. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017 

Андрей Рубанов из породы писателей, которых интересно читать, о чем бы они ни писали — о разросшейся до небес галлюциногенной траве (как в антиутопии «Хлорофилия»), о непрошибаемой барышне, железной поступью идущей к жизненному успеху (как в «Психоделе») или о бизнесменах из 90-х годов (как более или менее во всех остальных книгах). «Патриот» — не исключение: несмотря на то, что в нем почти ничего не происходит (вернее, происходит много всего, но суммарный путь от завязки к развязке описывается одной недлинной фразой), страницы в нем переворачиваются сами, без сколько-нибудь заметных усилий со стороны читателя. 

Формально «Патриот» — продолжение десятилетней давности романа «Готовься к войне», рассказывавшего о жизни типичного рубановского героя — сорокалетнего на тот момент банкира, супермена и невротика Сергея Знаева. В финале романа, пребывая в глубоком личностном кризисе после разрыва с рыжеволосой красоткой-бухгалтершей, Знаев подумывает закрыть свой банк и открыть патриотический супермаркет под антикризисным брендом «Готовься к войне». В начале «Патриота» мы видим Знаева в тот момент, когда этот самый любовно выпестованный супермаркет терпит финансовый и управленческий крах, предотвратить который (или, напротив, одним ударом завершить агонию) может только его владелец.

Однако вместо того, чтобы всерьез озаботиться судьбой своего детища, Знаев предается занятиям столь же разнообразным, сколь и необязательным. Он горстями ест психотропные таблетки, выписанные ему от воспаления лицевого нерва, и запивает их колоссальным количеством водки. Он влюбляется в молодую художницу и пытается выстроить отношения с внезапно обретенным 16-летним сыном (плодом случайной и прочно забытой связи). Он разрабатывает дизайн патриотических телогреек — главной «фишки» его антикризисного супермаркета — и упорно отказывается продать их концепт гротескным американским геям-предпринимателям. Он убегает от прокуратуры, ссорится с другом юности, гоняет по столице на мотоцикле, сопротивляется карикатурному конкуренту с говорящей фамилией Молнин (который хочет отжать у него магазин), но главное любой ценой увиливает от необходимости что-либо решать. Самозабвенно и азартно прокрастинируя, Знаев размышляет о себе, предается воспоминаниям и всей душой стремится на войну, в Донбасс — туда, где настоящая жизнь, где все по-честному, на полную катушку и на разрыв аорты. Ни в какой Донбасс Знаев в итоге, разумеется, не поедет, а поедет совсем в другое место — впрочем, примерно с теми же последствиями, которых можно было ожидать в Донбассе. Как и было сказано, ничего не случилось: с чего начали, тем, по большому счету, и кончили. 

Впрочем, все пересказываемое, уловимое и вербализуемое в прозе Андрея Рубанова — не главное. Куда важнее в ней та летучая и загадочная субстанция, при помощи которой автор ухитряется склеить из разобщенных и драматически не похожих друг на друга людей в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти (с небольшими погрешностями в обе стороны) единое поколение, спаянное общими ценностями, общими воспоминаниями и ощущениями.

Известная формула «лихие девяностые» сформировала у всей страны отношение к этому времени как к тяжкой године, которую надо было просто перетерпеть, продержаться — в ожидании тучных и спокойных путинских лет. Рубанов при помощи какой-то словесной алхимии на место этой депрессивной картины проецирует другую, куда более радостную: девяностые — не «лихие», а злые и веселые, и люди, их пережившие, не смиренные терпилы, но победители, в конечном итоге взявшие верх над всем — над собой, над страной, над временем и обстоятельствами. И хотя в конце концов герои Рубанова неизменно терпят поражение, впадают в паранойю, спиваются, садятся в тюрьму, все теряют или, как Сергей Знаев, просто исчезают без следа, на сладкое и пьянящее чувство поколенческой общности, возникающее по результатам чтения, это практически не влияет. Не каждый день удается так остро почувствовать свою принадлежность к чему-то большому и нестыдному — и уже за одно это писателю Рубанову стоит быть благодарным.