истории

«Очень важно, куда ты сбегаешь» Бывший кандидат в президенты Белоруссии Алесь Михалевич — о том, как получить защиту в Европе

Источник: Meduza

Бывший кандидат в президенты Белоруссии Алесь Михалевич — юрист, специализирующийся на делах об экстрадиции из стран Евросоюза граждан России, Узбекистана, Азербайджана и Белоруссии. В 2010 году он был под следствием белорусского КГБ, бежал, получил статус узника совести и политическое убежище в Чехии, вычеркнул себя из списка Интерпола и выиграл процесс об экстрадиции. С тех пор он занимается защитой уехавших в Европу граждан, которых власти преследуют на родине. Журналистка «Медузы» Екатерина Кронгауз поговорила с Алесем Михалевичем, куда лучше бежать и где лучше сдаваться.

— Вы были кандидатом в президенты Белоруссии. С чего вдруг?

— Я был независимым кандидатом в президенты на выборах 2010 года. В Беларуси очень сильно эксплуатировали тезис про то, что если не Лукашенко, то кто? И я включился, понимая, что, естественно, в 35 лет у меня шансы очень малы, но вокруг меня объединилась очень интересная команда: люди из бизнеса, из прессы — молодые независимые эксперты, которые хотели показать альтернативу развития Беларуси. Но по совокупности заслуг я оказался в тюрьме вместе с другими кандидатами после разгона митинга в 2010 году.

— В ночь выборов?

— Да, ночь выборов. Меня взяли уже ближе к утру в моем избирательном штабе, предложили зачитать текст с осуждением других кандидатов. Я это отказался делать, и меня отправили в тюрьму. В тюрьме появились какие-то удивительные люди в масках, до сих пор неясно, кто это был. Они вели себя намного хуже, чем обыкновенные сотрудники следственного изолятора КГБ. Ну и через какое-то время начались пытки и избиения и так далее.

— Какие пытки?

— Голое построение, избиение за малейшее неповиновение; в моем случае просто выволокли по винтовой лестнице, выломали руки с криком: «Ты будешь сотрудничать или нет?!»

Это длилось полтора месяца, потом еще где-то две недели до момента, когда я уже начал давать показания. Через два месяца мне было напрямую сказано, что единственный способ выйти из тюрьмы — подписать договор о сотрудничестве, стать агентом-информатором КГБ. Что, собственно говоря, я и подписал. Буквально через пару часов я уже был на свободе. С оперативным псевдонимом «Гаврила», который я смог сам себе придумать. 

— Что было дальше?

— Выйдя из тюрьмы, я начал готовить пресс-конференцию, что было большой проблемой, поскольку, естественно, за мной была постоянная слежка, мои телефоны слушались. На пресс-конференции я рассказал про условия содержания людей в тюрьме. И про то, что не собираюсь с КГБ сотрудничать. Очень интересно: КГБ сразу заявил, что мне никогда это не предлагали. Так что я единственный, наверное, человек в Беларуси, про которого есть официальное сообщение КГБ, что я не агент и агентом никогда не был. Дальше были две самые сложные недели в моей жизни, поскольку я понимал, что на меня очень сильно обиделись, мне готовятся отомстить. И, естественно, каждый шорох, каждый звонок в дверь я воспринимал как то, что за мной пришли.

И как только увидел, что наружное наблюдение стало заметным, получил информацию, что мой вопрос обсуждался на высшем уровне, я, фактически нарушив подписку [о невыезде], аккуратненько через Россию уехал на Украину.

— Каким образом?

— Между Беларусью и Россией нет границы, у меня был мой старый белорусский паспорт, недействительный, но в российской базе он не проходил как недействительный. Белорусы бы сразу увидели, что это недействительный паспорт. Я выехал на Украину через Россию, и там уже чешское посольство мне помогло быстро получить чешскую визу, и я прилетел в Прагу из Киева. Украинцы были заинтересованы как можно быстрее от меня избавиться, поскольку в любом случае я для них был проблемой. 

В Чехии я максимально быстро получил политическое убежище. Возможность вернуться у меня появилась только через четыре года.

— Потому что все это время было понятно, что арестуют?

— Меня Беларусь объявила в розыск в Интерпол, и меня арестовывали в разных аэропортах, поскольку я был во всех возможных базах данных. То есть при пересечении практически любой границы происходило задержание — в Нью-Йорке, например, в аэропорту Кеннеди. После того как я столкнулся с Интерполом, я и нашел свою новую деятельность. Я начал писать туда заявления, нашел правозащитников и юристов, которые такими вопросами занимались, с ними консультировался, начал встречаться с сотрудниками Интерпола…

— Как вы освободились после задержания в Нью-Йорке?

— Государственный департамент сообщил на границу, что я буду прилетать и что меня надо пропустить, они знали, что я в базе на арест. Но, естественно, местный миграционный чиновник об этом не знал, никакие документы искать не хотел. Мне пришлось просидеть десять часов с нелегальными иммигрантами. Потом меня позвали и сказали: а вот у нас на тебя есть бумага из Госдепартамента, welcome to the United States. Так же меня задерживали в аэропорту Варшавы.

В Варшаве, естественно, выпустили, поскольку понятно, что это дело политическое. Мое дело в прессе освещалось, и можно было спокойно узнать, кто я такой. Но поскольку бюрократия имеет свои законы, во всех списках я был и во многих списках остаюсь до сих пор. Поскольку, если ты один раз был в Интерполе, в некоторых списках всегда ты остаешься с пометкой, что тебя исключили из Интерпола. Ты прилетаешь в США, и иммиграционному сотруднику намного легче тебя просто не впустить, чем разбираться, кем ты был, почему ты был в Интерполе и так далее. А у меня был, кроме того, экстрадиционный процесс — Беларусь меня требовала из Чехии. И чешский суд официально отказался меня выдать в связи с тем, что они считают мое преследование политическим. Ну и ко мне начали обращаться люди, у которых были подобные проблемы, — бизнесмены, журналисты, политики…

И я начал консультировать людей, говорить, каким образом это лучше сделать, в какой стране лучше, меньше вероятность, что тебя выдадут…

— А откуда вы всю эту информацию получали?

— Я изучил всю нормативно-правовую базу и сам встречался с сотрудниками Интерпола. Как бывший политик я имел намного больше возможностей, чем обыкновенный человек, обвиняемый в преступлениях, плюс много кто из руководителей Интерпола тоже бывшие политики. Я начал встречаться с ними, спрашивая, каким образом эта система работает, как между собой соотносится база Интерпола и, например, Шенгенская информационная система. Ко мне начали обращаться десятками разные преследуемые люди, которые высылали мне свои материалы, я пробовал им помочь, много кому помогал и, соответственно, просто по ходу накапливал информацию.

— Что это были за люди?

— Ну, например, бизнесмены, которых преследовали. Беларусь, Россия, Узбекистан пробовали вернуть их себе из Польши, Чехии, Швеции. У меня были дела и с Грецией, и с Испанией, с Францией. И я знал, какие ошибки совершали страны, объявляя человека в Интерпол. 

Национальное бюро Интерпола — это часть полиции каждой страны. В случае России национальное бюро Интерпола России — часть МВД Российской Федерации. Когда они объявляют человека в международный розыск, то должны это сделать в соответствии с российским законодательством, в соответствии с правилами хранения информации Интерпола и в соответствии с конституцией Интерпола. Любые нарушения, которые в этих трех моментах происходят, являются основаниями для того, чтобы человека из этой базы исключить. При Интерполе есть комиссия контроля файлов — это, можно назвать, судебный орган, который решает, не нарушены ли правила. И в нем можно обжаловать подачу. 

Тех юристов, которые занимаются работой именно с этим органом, единицы во всем мире, поскольку это вообще достаточно уникальные дела, их мало. Но поскольку я был публичным человеком, сам имел такие проблемы, ко мне начали обращаться, и я начал помогать готовить жалобы. И, естественно, очень много было жалоб от граждан Российской Федерации.

— Это все экономические дела?

— Практически все дела — это экономические преступления плюс мошенничество. И в какой-то момент я начал сотрудничать с одной из чешских юридических компаний, именно специализируясь на вопросах Интерпола и экстрадиции.

— Про Интерпол ваша задача — найти нарушение в документах. А с экстрадицией как?

— Вопросы экстрадиции — это стык международного публичного права с национальным уголовным правом. Это значит, что если были нарушения в национальном уголовном праве, человеку неправильно оформили основные бумаги, например постановление о привлечении в качестве обвиняемого, постановление о возбуждении уголовного дела, постановление о подаче в международный розыск, то на этом можно легко выиграть суд по экстрадиции. Но кроме того, я быстро заметил, что экстрадиция — очень политический вопрос. Это значит, что имеет огромное значение, из какой страны в какую страну должны выдать человека. Например, Финляндия чаще всего в Россию выдает. 

— А другие страны как выдают?

— На Кипре у руководительницы отдела прокуратуры, как мне рассказывали, есть медаль Российской Федерации за хорошую службу, и сотрудница этой медалью гордится. Это просто показывает, что Кипр налево-направо выдает граждан без серьезного судебного разбирательства. Но если какая-то страна, например Германия, попросит дополнительные документы, свидетельствующие о вине, очень часто оказывается, что никаких дополнительных документов нет. 

— А кто еще выдает?

— Скажем так: выдают практически все страны Европы, поскольку все страны Совета Европы этот договор подписали. Поэтому, если будет запрос на выдачу какого-то серийного убийцы, насильника, то выдадут любого. Снова вспомню Кипр, можно назвать Болгарию и Румынию, есть очень много вопросов относительно Латвии и вообще латвийской судебной системы. Но все равно имеет большое значение, насколько хорошие отношения между странами и насколько есть доверие к российской правовой системе в той или иной стране. Понятно, что со стороны Швеции доверие к российской правовой системе минимальное. Поэтому в Швеции или в Польше выиграть экстрадиционный суд намного легче, чем во Франции или, например, в Португалии.

Есть много способов сделать так, чтобы задержание произошло в нужной стране. Например, в любой гостинице Евросоюза, если вы регистрируетесь, вечером сообщают ваши данные в полицию — и утром, к 11 часам, за вами приходят. Потому что гостиницы практически всех стран Евросоюза имеют обязанность регистрировать всех своих постояльцев через базы полиции. 

Очень важно, куда ты сбегаешь, где тебя задержат. Именно поэтому многие российские бизнесмены очень любят Великобританию. Но я как раз Великобританию не очень советую, все-таки это остров, который не входит в Шенгенскую зону, и у человека все равно будут очень большие проблемы с перемещением в Германию, Францию и так далее. То есть человек будет фактически закрыт на территории Великобритании, нужно будет производить очень много дополнительных действий, чтобы открыть для него другие страны.

— И сколько у вас дел?

— В первый год, как я начал, в 2011-м, у меня было более десяти дел по экстрадиции, в основном в Чехии, Польше, Литве и Швеции. А дальше я начал просто работать уже как экстрадиционный юрист.

— А сколько дел вы выиграли, сколько дел проиграли?

— Три десятка дел, когда человек приходил ко мне или звонил со свободы, — все дела мы выиграли. Было несколько дел, где я отказывался защищать, потому что среди экономических обвинений были обвинения в убийстве. Убийства, наркотики или изнасилование — это то, чем по определению мы не занимаемся. Хотя, конечно, если, например, общественного лидера обвинят в том, что у него наркотики нашли, естественно, мы за защиту такого человека возьмемся.

— Какие дела вам интереснее?

— Нам интересны политические и чисто экономические дела, когда человек попал под раздачу в рамках разборки кланов или в рамках разборки каких-то региональных элит.

— То есть дела, в которых вы считаете человека невиновным. Или, по крайней мере, преследуют не за вину его.

— Да. Естественно, понятно, что любой российский бизнесмен так или иначе какие-то противоправные действия совершал. Только у меня вопрос, почему его должны судить и обвинять люди, которые намного более виновны, чем он. И, конечно, он преследуется не за свою вину, он преследуется за то, что не захотел дать органам или взятку, или не захотел поделиться собственностью, заплатить деньги.

— А чтобы выступать в судах Швеции, Польши, Чехии, не надо было заново учиться?

— Я проходил переаттестацию в Чехии, но во всех странах я сотрудничаю с местными адвокатами. Я анализирую российскую часть дела или, например, узбекскую, ищу там нарушения, которые помогут в деле. 

— Много у вас проигранных дел?

— Проигранные дела — только те, когда человек уже находился в следственном изоляторе, звонила его жена и говорила: мой муж во Франции проиграл первое рассмотрение дела, займитесь, пожалуйста. Как и в ситуации с докторами, когда к тебе обращается пациент на начальной стадии болезни, его намного легче вылечить, чем когда он к тебе обращается на поздней стадии болезни. И в нашем случае, когда человек еще не в следственном изоляторе или не в экстрадиционном изоляторе, всегда можно больше сделать. Например, есть возможность проводить это дело через суд той страны, где легче это дело выиграть. 

— А какой ваш любимый суд?

— Я очень хорошо отношусь к шведским, польским и литовским судам. Если у человека действительно никакой доказанной вины нет, можно спокойно это выигрывать и в немецком суде. Немецкий суд будет очень глубоко рассматривать дело по существу, то есть будет очень глубоко копать.

Немцы не боятся потратить дополнительные деньги на правосудие. То есть если надо провести пять судебных заседаний, то они проведут. В то время как постсоветские страны — Польша или Литва — стараются закончить дело максимально быстро, чтобы потратить меньше времени и денег налогоплательщиков на дело. 

— А можете рассказать про какие-то свои уже прошедшие дела? Были ли среди них какие-то важные люди?

— Давайте опустим пока.

— Нельзя говорить даже про выигранные дела?

— Даже притом, что люди выиграли эти дела и остаются жить в Европе, многие из них сохраняют надежду вернуться в Россию, Узбекистан или Азербайджан и вернуть себе собственность, которую у них забрали. То есть работают на то, чтобы вернуться и уголовное дело закрыть. В принципе, я тоже всегда это людям советую — не обрубать мосты и не идти в открытую войну с системой. Именно поэтому, например, очень мало клиентов использует как аргумент политическую мотивированность преследования. 

— А дела Интерпола бывают не связаны с экстрадицией?

— Это вообще два совсем разных процесса.

— То есть человек может быть в базе Интерпола, но никто не требует его экстрадиции?

— Нет, если человек в Интерполе, власти, как правило, автоматически требуют его экстрадиции. Но если мы выиграли дело в Интерполе и тот убрал человека из базы, естественно, намного легче выиграть процесс по экстрадиции.

— А что проще?

— Зависит от конкретной ситуации. Вообще, в Интерполе рассмотрение документов идет от полугода и больше. И еще — если действительно преследование связано с политикой, человек может подать на статус беженца или на политическое убежище — во время или до экстрадиции. Он, например, может сразу прийти и подать на статус политического убежища. И тогда одновременно могут идти несколько автономных судебных процессов.

— Если человек получил статус беженца, его не экстрадируют?

— В ту страну, из которой он бежал? Нет, конечно. 

— То есть вы каждый раз смотрите, какой из путей выгоднее, или запускаете все три — или что?

— Если человек в Интерполе, естественно, ему самое главное — выиграть процесс по экстрадиции. Если его отказались экстрадировать, дальше можно спокойно разбираться. И совсем не обязательно ему нужно иметь статус беженца. Если у него, например, есть вид на жительство в одной из европейских стран, то ему в принципе статус беженца может быть абсолютно и не нужен. Статус беженца может быть действительно важен, если человек приехал по одноразовой визе и у него эта виза заканчивается.

— У вас есть какая-то статистика — сколько российских граждан ежегодно бежит из России от уголовного преследования?

— Общей статистики по Европе такой нет, надо смотреть по каждой конкретной стране. Но разбивки на типы преступлений точно нет — бегут и убийцы, и экономические. 

— Но в принципе количество этих дел растет, это сейчас становится каким-то популярным направлением юридической деятельности?

— Я думаю, что растет.