Можно ли говорить о своей гомофобии? Отвечает журналистка Анна Наринская
После стрельбы в гей-клубе Pulse Орландо, в результате которой погибли 49 человек, в российском фейсбуке развернулась широкая дискуссия о правах ЛГБТ, гомофобии и истинных причинах теракта в США. В ней участвовали и обычные пользователи, и публичные персоны. «Комментарии „погибших в Орландо не жаль — они геи“ — просто отвратительны», — написала официальный представитель МИД Мария Захарова, закончившая свой пост замечанием, что «невозможно отстаивать даже самые правильные, традиционные ценности, если в тебе нет сострадания». На руководителя «Союза молодых лидеров инноваций», казанского блогера Рамиля Ибрагимова, который публично «поддержал эту убедительную акцию» (то есть расстрел гей-клуба), завели уголовное дело за оправдание террористов. Наконец, журналист Орхан Джемаль в эфире «Эха Москвы» прямо заявил, что он гомофоб, поэтому спрашивать его о геях не нужно. «Медуза» спросила писательницу и журналистку Анну Наринскую, допустимо ли публично заявлять о своей гомофобии.
Анна Наринская
Журналистка, писательница
Возникшее после программы с Орханом Джемалем среди так называемой либеральной публики (к которой, отмечу справедливости ради, отношу себя) обсуждение вертелось вокруг того, как нехорошо человеку быть гомофобом и вообще — плохо относиться к другим, исходя из какого-нибудь присущего им признака: пола, расы, сексуальной ориентации. При этом искренности господина Джемаля, который не стал наводить тень на плетень и во всеуслышание сообщил о том, какие у него чувства, скорее, даже умилялись: вот человек не притворяется, не лицемерит и вообще — как на духу.
«Как на духу», кстати, значит — как на исповеди. Что подразумевает сохранение полной тайны не только тем, кто принимает исповедь, но и со стороны исповедующегося, говорящего. И если, когда речь заходит об исповеданных делах, для священника часто возникает конфликт этого правила и закона (и он стал сюжетом множества увлекательных книг и фильмов), то с исповедью помыслов все однозначно — это дело только священника и твое. Ну а если священника тебе по роду религиозности (или нерелигиозности) не полагается — тогда, сорри, только твое. То бишь — молчи об этом. Просто молчи и все.
В принципе, это ровно такая же гигиена, как гигиена физическая. Нас всех время от времени посещают вполне отвратительные желания и мысли, внутренне мы часто оказываемся во власти стыдных инстинктов — это не повод делиться ими со всем светом. Кстати, в сфере частной жизни мы так и не поступаем. Сомнительно, чтобы тот, кто так охотно объявляют о своей гомофобии городу и миру, так же искренне и охотно сообщал своей жене или даже просто знакомой, что она потолстела, или своему начальнику — что у него пахнет изо рта. Нет, искренность у нас сегодня стала товаром общественного свойства. Особенно востребованным в телевизионном прайм-тайме.
Тут надо оговориться, что противовес этой искренности — совсем не та «неискренность», которая считается чуть ли не синонимом лжи. Противовес такой искренности — это просто-напросто соблюдение приличий. Хочется тебе пукнуть на светском приеме, но ты — хоть это было бы физиологически правдиво — сдерживаешься. Есть у тебя на инстинктивном уровне неприязненное отношение к тем, кто не таков, как ты — и ты его ровно так же сдерживаешь, не показываешь.
Чтобы не ковыряться при людях в носу, не надо читать длинных руководств; достаточно общей установки. Чтобы научиться отделять стыдные инстинкты от нестыдных и удерживать себя от щеголяния ими в обществе, тоже достаточно общей установки. Установки на гуманистические ценности. А это именно то, что мир (частью которого мы все-таки все еще себя мним) считает необходимым поддерживать и взращивать — после кровопролитных войн, концлагерей и геноцидов. Не нужно подробного списка правил. Нужен общественный договор о намерениях.
То есть ровно то, чему наше государство в его пропагандистской части противостоит уже многие годы. Знаковое для нашей общественной атмосферы высказывание Маргариты Симонян, что правды не существует, а существует только мозаика мнений — он, в сущности, именно об этом. О невозможности, а вернее, о полной нежелательности для сегодняшней России договора о том, что хорошо и что плохо. А если договора такого нет, «мнения» — это просто выплески разнообразных и главное равноценных искренностей, которые никакие приличия не требуют прикрывать.
И тогда действительно гомофобия — это такое же «мнение», свободно высказанное чувство, ничем не отличающееся от «мнения» человека, ощущающего, что все люди равны. Потому что главное ведь — чтобы не врали, главное — чтобы искренне. Ну вот как на программе у Владимира Соловьева все очень искренне орут.
Анна Наринская
Москва