Как выучить мировую литературу по роману Ричарда Адамса «Шардик»? Совместный проект «Медузы» и издательства «Иностранка»
В «Иностранке» выходит «Шардик» — роман Ричарда Адамса, известного российскому читателю по книге «Обитатели Холмов». Фокус в том, что первому бестселлеру без малого 45 лет — он опубликован в 1972 году. Второй же был написан двумя годами позже, однако издают его на русском языке только сейчас. «Медуза» разбирается, почему «Шардик» — не только классический, но и современный роман.
В 1978 году известный писатель-фантаст Майкл Муркок написал эссе «Эпический Пух», в котором, в частности, выступил против кроликов. «Такое ощущение, — писал он, — что добрая часть английского фэнтези написана кроликами, о кроликах и для кроликов». В нем он укорял не только Милна, Толкиена и Клайва Льюиса за их отчетливую ностальгию по золотой Англии, подпорченный романтизм и засилие в их книгах говорящих мохнатых существ, но и проходился по роману Ричарда Адамса Watership Down (на русском языке этот роман назывался и «Корабельным холмом», и «Удивительными приключениями кроликов», и «Обитателями холмов», и «Уотершип-дауном»). Чуть ласковее он отзывался о другом романе Адамса — «Шардике», окрестив его романом о «Пухе-мученике» и сведя его содержание к следующему: «роман о медведе, который умер за наши грехи».
В этом эссе, впрочем, русскоязычного читателя может удивить нечто другое — не то, что Муркок отчего-то не любит кроликов, а то, что Ричард Адамс и его книги для Муркока (несмотря на то, что со времени публикации «Шардика» на момент первой редакции эссе прошло всего 4 года) — уже достаточно свершившееся литературное явление. О нем можно спорить, с ним можно не соглашаться, но Адамс — с его антропоморфным бестиарием — всего за каких-нибудь шесть-восемь лет плотно вошел в историю английской литературы. У нас же Адамс известен только как автор романа о кроликах, хотя сам он считает лучшим своим романом именно «Шардика», который вот теперь — спустя 22 года после выхода в Англии — перевели и опубликовали у нас. Важен ли «Шардик» до сих пор? Несомненно. Если знать о Ричарде Адамсе примерно столько же, сколько о лисе — то есть, и немного, и не все — то можно упустить какую-то ощутимую часть английского культурного кода — не только современного, но и исторического. «Шардик» — при всех признаках романа фантастического — на самом деле, что-то вроде справочника по основным ходам мировой литературы. Адамс — большой поклонник Джозефа Кэмпбелла и его книги «Тысячеликий герой» — собирает роман по его чертежам: с эпическим героем, эстафетой из сюжетных препятствий, серьезной проблематикой и одним очень злым медведем.
Гомеровские сравнения
«Илиада», да и «Одиссея» полны огромных, объемных, развернутых сравнений. Десятки строк уходят на описание птиц, с которыми где-то невзначай сравниваются устремившиеся в атаку троянцы. Жаждущий крови лев лезет в загон рвать овец, не обращая внимания на то, что загон стерегут пастыри с собаками — а на самом деле, объясняется нам потом, в одной строке, так душа героя алчет мести и кровопролития. У Адамса проявления эпичности в тексте начинаются буквально с этого. Ему недостаточно сделать своего героя — настоящим героем, он подгоняет под форму эпоса все повествование: злой работорговец Геншед застывает, глядя на страдания ребенка, как мужчина, которого ведут на казнь, но вот он замер, замедлил шаг, заслушался песней прекрасной девушки. Один из героев видит нечто страшное — и вместо какой-то внутренней бури чувств, Адамс во всех подробностях рисует нам сгоревший дом с трупами: детскими, женскими, мужскими, вот что теперь на месте чувств героя. В общем, вместо привычного психологизма — выпуклые картинки в прозе, и текст, снабженный ими, становится приятно древним — вроде бы шел в кафе за смузи, а его подают в пещере с наскальными рисунками.
Странствия эпического героя
Одиссей у Гомера отправляется из точки А и через двадцать лет приходит в точку Б совсем другим человеком. Леопольд Блум с восьми утра до трех часов ночи ходит по Дублину образца 1904 года, но самое важное, что с ним происходит — это измена жены и перестановка мебели. Если принять двух этих героев за крайние точки некоторой шкалы, которой можно измерить эпического героя, то Кельдерек — герой романа «Шардик» — окажется где-то ровно посередине. Адамс очень хотел героя положительного и настоящего, о чем он сам пишет в предисловии к роману. Его герой, Кельдерек, простой охотник буквально в мгновение ока становится религиозным жрецом, верховным владыкой, работорговцем, политиком, а затем — изгнанником, каликой перехожим и строителем новой реальности. Адамс, большой поклонник работы Джозефа Кэмпбелла «Тысячеликий герой», следует описанным в ней этапам становления героя практически побуквенно: персонаж должен уйти из дома/привычной среды/привычного состояния, пересечь границы, изменить состояния, попасть в небытие и из него выйти, чтобы стать героем и привнести в сюжет что-то новое. И вот то, как Кельдерек в своем следовании за владыкой Шардиком — огромным медведем, которого его народ считает воплощением бога — тщательно проходит один порог за другим, то поднимается на условный Олимп, то спускается в экзистенциальную преисподнюю, можно запомнить и заучить вместо шпаргалки для ответа на вопрос: «7 вещей, которые нужно сделать, чтобы стать героем».
Образ империи в британской литературе
Действие в «Шардике» разворачивается на развалинах огромной Бекланской империи, которая пострадала от того, что слишком сильно раскрывала рот на приграничные территории. Теперь же она как прыщами покрылась гражданскими войнами. Бывшие хозяева, которые были оттеснены на маленький островок — Ортельгу, восстали заново и пошли войной на столицу, после того, как им явился огромный медведь, которого они назначили своим богом. Когда Адамс сделал пространством своего романа огромную империю, которая пожинает горькие плоды колонизации, он опять же ни на шаг не отступил от традиций британской литературы, для которой колонизация всегда была темой, похожей на проблемы с пищеварением. Всех волнует, а поговорить — стыдно. Киплинг поддерживал империализм, хоть и признавал, что британская культура несколько напоминает каток, который пока не научился обходить острые углы самобытных культур. Джозеф Конрад опасался сразу и насаждения чужих порядков, и глубинной первобытности. Э.М. Форстер над всем этим иронизировал. Бекланская империя у Адамса — это своего рода концентрат, подсушенный брикет английской колониальной литературы. С одной стороны, есть уникальная религия, почитание огромного медведя на отдельно устроенном и вполне мирном островке Ортельга. С другой — желание этого островка вернуть себе былое могущество, перекинуться самому в медведя и с ревом пойти на соседей, что и происходит во второй трети романа. Вполне невинная Ортельга, которую как газами распирает желание повластвовать, перекидывается оземь через гражданскую войну и революцию и становится Эллеротом — вавилонообразным городом, который закрывает глаза на работорговлю и не видит, что творится на границах его владений.
Английское high-fantasy и вопросы сотворения мира
Когда Адамса стараются как-то классифицировать, то записывают обычно или в детские писатели, или в фэнтезийные. Детским писателем Адамса назвать сложно — как и Беатрикс Поттер или какого-нибудь Льюиса Кэрролла — нельзя сказать, чтобы все они не писали для детей, но они никогда не старались заузить свои книги до какого-то упрощенного, условно детского уровня. Беатрикс Поттер не чуралась сложных слов и как огня боялась сюсюканья. Кэрролл и вовсе воспевал милые любому возрасту абсурд и чепуху, Адамс же никогда не боялся кровавых сцен и сложных вопросов: у него и кролики раздирали уши в клочья, и в «Шардике» — и насилие, и разорванные пополам люди, и отрубленные руки, и прочая игра престолов. Что до фэнтезийной составляющей, нужно понимать — мир в «Шардике» — огромная Бекланская империя — абсолютно и вполне настоящий. Он — с некоторыми поправками — мог бы называться римской империей, вавилонской империей, да какой угодно империей, потому что все в нем работает по законам нашего мира. Этот вымышленный мир нужен был Адамсу, чтобы показать в условиях приближенных к реальности как людей испортил религиозный вопрос. Его Шардик — самый настоящий медведь, жестокая и нелогичная природная сила — объявляется богом, и поскольку сам как бог (и как зверь) ни слова сказать не может, тотчас же обрастает людьми, которые движение его лапы трактуют как повод к гражданской войне. Грубо говоря, если и Толкиен, и Льюис рассматривают бога со стороны бога, как часть созданной ими ненашей, инаковой вселенной, то Адамса интересуют только живые, настоящие люди, которые отсюда, с похожей на наш мир земли управляют религией и прикрываются личиной зверобога из корыстных, эмоциональных или меркантильных соображений.
«Шардик» и «Утопия» Томаса Мора
В одно время с ростом рыцарского мифа в Англии обрел осязаемую плоть миф об Аркадии, прекрасном доме — вечно зеленой и приятно туманной Англии — в которую усталый воин всегда может (и должен) вернуться. От Беатрикс Поттер и Кеннета Грэма, которые писали книжки с антропоморфными героями — без сахарной сладости, которой страдают многие детские книжки — до Толкиена и Льюиса в их вполне эпических произведениях с внешним фантастическим покрытием и большим количеством мохнатых говорящих существ — в английской high-fantasy литературе потихоньку росла и крепла новая концепция приключений. Она заключалась либо в поиске дома, либо в возвращении к нему: когда выход за порог и границы был страшен тем, что домой можно было не вернуться. Кельдерек в самом начале книги бросает свой дом — и себя, а заканчивается роман его возвращением в другой дом, и эта часть романа фактически является вариацией на тему «Утопии» Томаса Мора. Бывшую воровскую колонию Зерай Кельдерек превращает в утопическую коммуну, где почти нет денежных отношений, зато развиты семейно-ремесленные принципы, старшие трудятся наравне с младшими, все получают по потребностям, а женщины и дети обладают равными с мужчинами правами. С одной стороны, кажется, что это достаточно наивно — вот уж где начинается фэнтезийный роман — с другой, если вспомнить, что чуть ли не каждый герой английской литературы мечтает о том, чтобы вернуться домой, в золотой период «до» и жить там со спокойным сердцем, то такой конец романа вполне укладывается в рамки нового эпоса — особенно, если учесть, что Утопия или Аркадия чаще всего бывает построена на костях и крови.
Юнг и коллективное бессознательное
В романе «Шардик» есть только один эпизод, который можно было бы назвать фантастическим — это спуск Кельдерека в страшные, черные и неизведанные Уртовы Избоины, откуда никто не возвращается живым. Ну а если возвращается — то его уже нельзя никогда и никому убить, потому что его жизнь чем-то ценна для общего мироустройства. Этот страшный провал в неизведанное, практически поход в толкиеновские «Могильники» кажется совсем уж сказочным и нереальным для романа, в котором все в остальном вполне узнаваемо. Когда в одном из интервью Адамса спросили, реальны ли Уртовы избоины, он ответил вполне в духе капризного демиурга: «Вполне реальны. Они существуют в голове Кельдерека». Это не самый туманный ответ, как может показаться. Адамс — вслед за Кэмпбеллом — очень сильно опирается на Юнга и его теорию коллективного бессознательного — и избоины — это та самая хтоническая часть души, где запрятано что-то древнее. Та самая первобытная связь человека с природой, которой так боялся Конрад. Вообще, если пытаться рассматривать роман Адамса как фэнтези, сразу натыкаешься на много острых углов и несовпадений: с одной стороны, мир здесь реальный и проблемы земные, с другой стороны, герой тут эпический, нероманный, неприключенческий: схематически-широкая фигура, которая совершает все действия, положенные настоящему герою, словно двигаясь по пропповской или греймасовской схеме, переходя от одного актанта к другому. Посреди всего этого — политические и религиозные разборки, войны и провалы в бессознательное. Но если принять этот роман за своего рода многоуровневую мифологическую притчу — есть герой, который преодолевает лиминальные пороги, познает себя, от придуманного людьми бога проваливается в глубины сознания, где встречает Мать Сыру Землю, полный хтон и глубины мира, и после этого начинает жить дружно (в том числе и с собой), то в таком виде роман кажется и стройным, и понятным, и даже законченным.
Стивен Кинг и его киборги
В 2013 году Ричард Адамс давал онлайн-интервью пользователям Реддита (разбираться с интернетом ему помогал внук). Самым частым вопросом пользователей был следующий: знает ли Адамс о том, что Стивен Кинг в качестве оммажа Адамсу (и из большой любви к роману «Шардик») создал древний кибернетический организм — медведя Шардика? Кинговского Шардика — как и адамсовского — в какой-то момент начинает терзать безумие, он на грани смерти, истощен, его раны разъедают личинки и паразиты, ему уже много тысяч лет, и героям приходится убить киборга-Шардика, когда тот на них нападает. Адамс отвечал осторожно — Кинга он, мол, не читал и впервые об этом слышит, но, наверное, заживший полной литературной жизнью Шардик — это все-таки хорошо.