истории

«Недостатки есть, с претензиями не согласен» Интервью губернатора Севастополя Сергея Меняйло

Источник: Meduza

Бывший руководитель госпредприятия «Крымские морские порты» Сергей Меняйло был одним из главных участников присоединения Крыма к России, а в апреле 2014 года занял должность губернатора Севастополя. В интервью специальному корреспонденту «Медузы» Илье Азару Меняйло заявил, что его представления о происходивших на Украине событиях за два года ничуть не изменились. По его мнению, прямые губернаторские выборы в его регионе не нужны, а с крымскими татарами, отстаивающими свои права, следует разговаривать жестче.

— Никакого сожаления о сделанном два года назад выборе нет?

— Никакого сожаления. 23 года украинизации и попыток выжать отсюда все русское, в том числе и историю, подменить понятия святости, дали определенный результат. Если бы еще 20 лет [подождали], то, наверное, такого бы уже не произошло.

— Почему?

— В Севастополе, как и в Крыму, сегодня еще живут поколения, которые воспитывались и работали при Советском Союзе. Преемственность есть. Но дети, которые родились после 1991 года, начали себя осознавать уже при Украине. Если бы не родители, не дедушки с бабушкой, они бы и не знали, что был Советский Союз. Но у нас остались носители любви к своей родине.

Мы же не отвергаем Великую Отечественную войну и победу советского народа. Мы не отвергаем роль личности в истории, но и не возвращаемся к культу личности Сталина.

В Грузии в августе 2008 года я увидел детей, которые краской писали на стене: «Русские — фашисты». Как же так? Просто там нет преемственности поколений с точки зрения идеологического воспитания. Там это после развала Советского Союза сломали.

— Раз уж мы заговорили о Сталине: коммунисты просили разрешения у вас поставить ему памятник. Вы к этому как относитесь?

— Я ко всем этим вещам отношусь очень аккуратно. Вот в Новороссийске поставили памятник Брежневу, ведь он для города многое сделал. Но если мы говорим про памятник Сталину, то что же его — в каждом городе Российской Федерации поставить?

Я не против Сталина. У меня в кабинете есть его портрет с высказыванием: «Если наши враги нас ругают, значит, мы на правильном пути». Это высказывание можно брать как аксиому. Но надо взвешенно подходить к таким вопросам.

Другое дело, что у нас ставили памятник гетману Сагайдачному (после «Крымской весны» его демонтировали — прим. «Медузы»), которого назвали в народе «танцующий дервиш», и к нему ходили люди в форме соответствующего государства, возлагали венки. Вот это я понять не могу. Основоположник украинского флота! Друзья, вы чего? Это же нонсенс.

— Вы еще говорили, что украинцы Севастополь «Бандеровском» могут назвать.

— Украинцы сегодня мне напоминают барона Мюнхгаузена, который говорит: «Я выслал им ультиматум. Если мои условия не будут приняты, я объявляю войну». От них можно ожидать всего.

— Два года назад в Крыму жители боялись, что приедут «бандеровцы» и начнут резать население. Думаете, была такая опасность в реальности?

— Может, и была. О многом мне говорить нельзя пока.

— В Севастополе недавно активно обсуждали фильм «Четвертая оборона Севастополя»…

— Такое чувство возникает, что я имею к нему прямое отношение. Я его посмотрел постфактум и удивился: неужели кто-то думает, что я сам себе портил имидж? Что я до такой степени глупый? К моей команде фильм никакого отношения не имеет. А если кто-то иногда делает что-то самостоятельно якобы от моего имени и во благо, то я таких людей гоню.

— Критиковали этот фильм в основном за то, что вы и полпред президента в Крымском федеральном округе Олег Белавенцев представлены как главные герои «Крымской весны».

— Героями «Крымской весны» являемся не мы с Белавенцевым, а все севастопольцы. Те, которые были на митинге, стояли на блокпостах, по лесам ходили. И не только севастопольцы, но и те люди, которые приехали в Севастополь по зову души и сердца. Это герои. Но самый главный… (Меняйло молча указывает на портрет Путина за своей спиной).

Немаловажную роль сыграло и наличие здесь Черноморского флота как гаранта стабильности в регионе. Я всегда был против того, что сопредельное государство пыталось Черноморский флот использовать как инструмент политики, предмет торга, а не как гарант стабильности и безопасности, вливаний в экономику.

— В итоге-то Украина не зря опасались Черноморского флота, если он сыграл ключевую роль в том, что Украина лишилась Крыма. 

— Нет, Черноморский флот не играл решающую роль в отторжении территории Украины. Черноморский флот лишь не дал возможность сопредельной стороне реализовать свое желание пролить здесь кровь. Черноморский флот стал сдерживающим фактором для безумцев, которые грозили прислать сюда «поезда дружбы», которые фактически, наверное, формировались.

— Из-за флота и «вежливых людей» международное сообщество утверждает, что референдум прошел под дулами автоматов.

— Слушайте, это уже развенчанная версия. На референдуме же были в том числе и международные наблюдатели. Людей никто не заставлял голосовать. Они сами почувствовали ту опасность, которая им грозит и соорганизовались. Некоторые пошли на референдум по расчету, некоторые по наитию какому-то, но основная масса, 90 с лишним процентов, да 99 процентов — пошли туда по зову души и сердца.

— Если бы не силовое вмешательство России, референдума вообще не могло быть, потому что по украинским законам его нельзя было провести.

— Наверное. Но Россия проводила операцию по принуждению Грузии к миру. Тоже вмешательство России, как вы говорите. Но от этого ни Осетия Южная, ни Абхазия к России не присоединена.

— Не сочтите «пятой колонной», но нельзя говорить, что главное — это волеизъявление людей, если была силовая компонента. Ее же нельзя отрицать.

— Силовая компонента обеспечила безопасность волеизъявления людей, она обеспечила мирный процесс, не допустила кровопролития, хотя предпосылки были. Каждый крымчанин и каждый севастополец видит, что творится на юго-востоке Украины без поддержки и вмешательства Российской Федерации. А в Севастополе, куда я с 2004 года приезжал, люди добивались возвращения в Россию, украинизация же вызывала аллергию. Здесь люди подвергались уголовному преследованию за это.

— За призывы к сепаратизму?

— А что под собой подразумевает слово «сепаратизм»?

— Попытку отделиться и присоединиться к другой стране. Если даже называть это «восстановлением исторической справедливости».

— Может быть, если бы не запрещался русский язык, если бы не навязывался украинский язык, если бы не подменяли святости, если бы из преступников не делали героев, а из героев — преступников, то и протестных настроений таких бы не было? Может быть, тогда это с этой позиции надо рассматривать, а не с позиции сепаратизма?

Если я хочу жить спокойно в своем доме, и эти условия спокойной жизни мне обеспечены, то меня как простого обывателя интересует, под каким флагом я живу? Наверное, нет. Но если я вижу, что творится на Майдане, где люди с фашистскими крестами ходят, убивают, у представителей власти требуют документы и избивают их, то я хочу жить в таком государстве? Наверное, нет.

Я хочу, чтобы мои дети и внуки спокойно ходили по этому городу. Крымчане просто хотели ходить спокойно, гулять, работать, учиться, жениться. Этого государство обеспечить не смогло, и еще угрожало «поездами дружбы». Ну, друзья, тогда уже люди самоорганизуются, и это может закончиться гражданской войной.

— Ее никто не хочет.

— Подождите, а на Украине люди не хотят, да? Но она же идет по факту на юго-востоке.

— Но есть мнение, что если бы Крым к России не присоединился, то и в Донбассе не появилось бы желания отсоединиться, а значит, и там тоже было бы мирно.

— Вы странный человек. Извините, но без обид. Вы мне хотите сказать, что если в одном доме пожар — Майдан — и дует ветер, то можно спокойно сидеть через три дома и верить, что огонь до вас не дойдет? Когда в государстве безвластие, когда правительство утверждает безмозглая толпа, напившаяся крови, вы можете дать гарантию, что это не докатится до окраин?

— Советский Союз, который вам нравится, тоже начался с революции. 

— В той революции в начальный момент была анархия, а потом пришел порядок и власть. Начали ходить патрули. Начали задерживать и расстреливать без суда и следствия саботажников, преступников.

— Но на Украине сейчас тоже порядок, вы же не будете с этим спорить? Работают государственные органы, где там анархия?

— И поэтому ходят молодчики со свастиками, с оружием?

— Я не раз бывал на Украине, и это утрированная картина.

— А вы способны по Киеву, по Майдану пройтись с георгиевской ленточкой?

— Ну, она немного дискредитирована в глазах украинцев.

— Подождите, не в глазах украинцев, а в глазах негодяев, которых когда-то не добили. Утрированно говорю, извините. У меня отец — ветеран Великой Отечественной был. Вы хотите сказать, что вы сейчас можете приехать на Украину и спокойно ходить по улицам Киева? Без опаски? Если к вам кто-то пристанет, подойдет наряд полиции и вас защитит?

— Да, конечно! Слушайте, это во время Майдана милиция бездействовала.

— А сейчас действует?

— Да.

— Вы меня не переубедите никогда. Если бы сценарий тогда пошел другой, от Майдана все бы докатилось до окраин. Есть два варианта развития событий. Первый: с окраин пожар идет в центр — это хотела сделать в свое время Болотная у нас. Она началась с Астраханской области.

— Болотная? С Астраханской области? В 2011 году?

— Да. С Астраханской области. Первое такое сборище должно было пройти в Астраханской губернии. И оно там прошло, но не сработало одно — люди, которые все это организовывали, не учли менталитет астраханца. Поджечь окраины и войти в центр не удалось (по всей видимости, Меняйло имеет в виду голодовку Олега Шеина и митинги в знак протеста против нечестных выборов; эти события происходили в марте и апреле 2012-го — прим. «Медузы»). Есть второй вариант, киевский — с центра по окраинам. Рано или поздно, все равно государственная система сработала бы, но пожар, который гасили бы в центре, начал бы распространяться на окраины. Люди бы пострадали все равно. Это физика этого процесса, другого варианта нет. Сначала пожар охватил Майдан, потом Майдан немного успокоился, но пожар охватил Одессу и все остальные. Это цепная реакция дошла бы до Севастополя и до Крыма. И здесь бы эти вещи еще жестче бы проходили, потому что в Севастополе третий закон Ньютона о силе противодействия действует активнее. Люди здесь, как пружина, сжаты.

— А что вы в 2014 году думали про украинских военнослужащих, которые не применяли здесь оружие?

— Я проводил с ними переговоры, и у меня к ним особое отношение. Один из офицеров в звании капитана первого ранга говорил мне: «Я присягал народу Украины». Я его спросил: «А здесь, в Севастополе и в Крыму, народ Украины?» Он говорит, что да, и я тогда спрашиваю: «Вы будете стрелять в народ Украины? В тот народ, которому вы присягали?» Я понимаю, что это очень тяжелый вопрос, и ответа я не дождался. Если я присягал своему народу и не хочу с ним воевать, у меня три выхода. Выполнять приказ, а если он мне не по душе, то застрелиться или сложить с себя полномочия.

— То есть украинские военные правильно сделали?

— В этой ситуации каждый должен принять решение сам.

— Вы бы так же сделали на их месте?

— Я не знаю, как бы я поступил на их месте. Слава богу, я никогда не был на их месте. И никогда в жизни на их месте не буду. Но я бы ушел — есть принципы, которые никогда нельзя нарушать. Бывший командующий ВМСУ [Военно-морских сил Украины Денис] Березовский принял присягу на верность республике Крым. А потом принял присягу российскую. Сколько раз присягать-то можно? Нравится вам человек или не нравится, вы обязаны относиться к нему с уважением до тех пор, пока он не перешел определенную грань. Как только кто-то их начинает нарушать, он уже не человек. Он особь.

Нельзя нарушать присягу. Нельзя стрелять в свой народ. Нельзя убивать людей, если это не бандиты. Но в Крыму жили не бандиты. И на юго-востоке [Украины] люди, с которыми сегодня воюют, это — не бандиты, не террористы. Это люди, которые просто хотят спокойно жить в своем доме. Они защищают не государство, они защищают свой дом. Это не бандиты, которые были в Чеченской республике.

— Последствия присоединения Крыма — блэкаут, продовольственная блокада…

— Ну, и что? Какая продовольственная блокада? Мы что, с голоду все умираем?

— Цены не выросли разве?

— Ну, объективно по некоторым позициям, да. Но они не выросли выше среднероссийских. Да, вся экономика, в том числе и продовольствие, было завязано на материковую Украину.

— Да и с водой и с энергией были сложности.

— А в чем сложности с водой? Они были и при Украине. И с электроэнергией при Украине были сложности. Блэкаут? Опять мы вроде бы говорим о государстве, которое метит в правовые демократические государства. Но там бандиты сделали все, что хотели, и даже вооруженные силы не смогли с ними справиться. Вопрос: не смогли или не захотели? Или команду такую получили? Ну, блэкаут, и что? Потерпели немного.

— Но это не привело к разочарованию людей?

— Какое разочарование? Взрыва социального не было. Наоборот, хорошо — рождаемость повысилась. Потом это ускорило процесс работ по обеспечению энергонезависимости, который раньше шел плавно, в нормальных человеческих условиях.

— А чья вина, что проблема энергонезависимости не была решена заранее?

— Вы считаете, что если сегодня у меня здесь света нет, а вот там есть трансформатор, то можно взять, окно открыть, протянуть кабель и воткнуть в розетку? Представьте, что эта розетка с мощностью 1200 или 1300 мегаватт находится на территории Ростовской области.

Генерирующие устройства находятся в разных местах, и мощности надо собрать, спроектировать. Это мало того что построить линии электропередач, построить еще серию подстанций. Дальше кабель провести под водой, а Керченский пролив — это миноопасный район. Нужно весь путь обследовать водолазами. 

Мы же понимаем, что энергомосты, которые сегодня брошены, не обеспечат полностью энергонезависимость Крыма. Спланированы были две независимые вещи — строительство двух ТЭЦ и энергомост. Техника имеет свойство перегреваться, ломаться, и профилактику надо вести. Норматив строительства ТЭЦ такой мощности — два с половиной — три года, норматив проектирования — восемь месяцев. А тут еще и экологическая экспертиза влияния выбросов и всего остального. У нас желающих защитить природу очень много. Ее надо защищать. Но не до, прошу прощения, маразма.

— Санкции, наложенные из-за Крыма, все еще не сняты. Исключаете ли вы вариант с обменом снятия санкций на изменение статуса Крыма? Например, Леонид Кравчук, бывший президент Украины, предложил вариант с полной государственной автономией, но формально в составе Украины. Это возможно?

— Я вообще-то по натуре не бизнесмен. Но это не значит, что я не стараюсь повысить свой уровень. Я читаю не только военные книжки, хотя на столе у меня и лежит книга Сунь Цзы «Правила войны». Так вот, есть книга «Правила бизнеса», и там говорится: «Через 20 лет вы будете вспоминать не о том, что совершили, а о том, что могли, но не сделали».

Сделан шаг, и мы все прекрасно понимаем, что обратной дороги нет. Сегодня нет предмета торга. Президент Российской Федерации говорил, что Крым и Севастополь — это лишь повод для санкций. Не было бы его, рано или поздно нашелся бы другой повод, я в этом убежден. Знаете, почему? Россия интересна всем в том состоянии, в котором она была в 1990-е годы. Россия всегда подвергалась чему-то, когда становилась могущественным государством. Все хотят, чтобы Россия была на коленях. Ослабленная, раздробленная. Тогда против нее и санкции применять не надо.

— А санкции не привели Россию в ослабленное состояние?

— Почему?

— Денег меньше, все дороже.

— А в 1990-е годы, когда был развал, разгул, людям жилось лучше?

— Вот боюсь, как бы к этому все не вернулось.

— Нет, к этому мы уже не вернемся.

— Я имею в виду экономически.

— И я. Вот Крым и Севастополь с точки зрения экономики были завязаны на материковую Украину. Вот и вообще экономика Россия была завязана на Советский Союз. Нужно было перестроить экономику: там, где были антироссийские настроения, как в Прибалтике, связи быстро рушились. А там, где были дружественные народы, в том числе на Украине, в Казахстане, Грузии, ломать это на тот момент было нельзя.

Не секрет, что часть комплектующих для нашей военной авиации делалась на Украине, в том числе, в Севастополе. В Донецке — какие-то насосы, гидравлические узлы. Перестроить экономику на самостоятельную было очень-очень сложно.

Россия же предпочитала закупать продукты в Турции, потому что это дешевле, чем у себя выращивать. Но я когда ходил в магазин, сначала брал красивые китайские груши, но потом понял, что они безвкусные. Я начал брал наши, а не китайские яблоки, ведь когда я яблоки покупал своим детям, мне не вид их был нужен, а вкус. В итоге у нас все-таки подъем прошел, мы начали организовывать агропромышленные комплексы.

— А сейчас санкции еще больше помогут?

— Да. У нас же просторы необъятные. У нас столько не обрабатываемой земли, сельхозугодий, которые десятилетиями не обрабатываются. У нас вся проблема иногда не в том, что денег нет, а в мозгах.

— То есть мы уходим в изоляцию?

— Почему в изоляцию? Мы же не ограждаемся железным забором и железным занавесом, это нас хотят огородить. Сегодня я стою перед фактом, что должен за своим ухаживать, а не покупать чужое.

Мы переориентируем некоторые элементы своей экономики на импортозамещение. В этом слове глубокий смысл. Мы способны сегодня импортное заменить своим, не хуже качеством. А в некоторых вопросах, может, и лучше. Мы просто к этому не стремились.

— Вы говорите, что пути назад для Крыма нет, но что если на место Владимира Владимировича придет [оппозиционер] Михаил Касьянов или другой человек, который захочет Крым отдать?

— Во-первых, нам, гражданам России, надо сделать все, чтобы такие люди не пришли к власти. Это от нас зависит, понимаешь? А для того, чтобы не допустить, надо сплотиться и поддерживать того руководителя, который ведет правильную и народную внешнюю и внутреннюю политику.

— Путин же тоже может устать.

— Есть рубеж невозврата. Нужно создать все условия для того, чтобы пройти этот рубеж невозврата, и тогда от руководителя мало что будет зависеть. Новый глава вынужден будет идти по этому направлению или его просто сметут.

Сегодня Севастополь и Крым никак не могут быть предметом торга или разменной монетой. Такой вопрос могут ставить только недалекие люди. Это будет такой удар по имиджу Российской Федерации, что этого президент не допустит. Я на 110 процентов уверен, что этого не будет никогда. Все, факт свершился. Севастополь и Крым из состава Российской Федерации не уйдут до тех пор, пока существует Россия. А существовать Россия будет вечно.

— Вы в программе у Познера высказались против прямых выборов губернатора Севастополя. При этом в апреле 2015-го вы говорили, что это хорошая идея. Что изменилось?

— Мне опять приписывают что-то. Я не говорил, что я за выборы.

 — Как же? Вы говорили, что севастопольцы этого хотят, потому что им Киев не давал никогда выбирать.

— Это факт.

— Они же, наверное, все еще хотят?

— Это не совсем факт. Мы у севастопольцев-то не спрашивали за эти два года. Это раз. А во-вторых, Крым и Севастополь — это нестабильные регионы так же, как и некоторые республики Кавказа.

— Почему? Вроде как все за Россию, за Путина.

— Так я ж говорю не об этом. В Чеченской республике — что, все против России и против Путина? А мы отличаемся по внутриполитической и внешнеполитической обстановке от, допустим, Тульской губернии. Мы находимся на острие внутриполитической и внешнеполитической обстановки. Против России идет информационная война. Мы самые молодые, еще не устоявшиеся субъекты Российской Федерации. Нужны ли в этой ситуации всенародные выборы? Надо подумать. Мое личное мнение — я против. Имею я право иметь свое личное мнение? Имею. Я его и высказываю.

— Но тот же [глава Чечни Рамзан] Кадыров выборы у себя не отменял, хотя у него более нестабильная обстановка в регионе.

— Давайте мы не будем приводить в пример демократию в Чеченской республике и смешивать процессы, происходящие там и здесь.

— Вы сами привели ее в пример — как такой же нестабильный регион.

— Давайте аналогию проведем дальше. Давайте я здесь сформирую батальон «Восток» и батальон «Запад».

— Нет, лучше не надо.

— Вы выхватываете то, что вы хотите видеть там, и что вы хотите видеть здесь. Давайте сравнивать все. Чеченская республика сегодня — монореспублика. Какой процент русскоязычного населения в Чеченской республике?

— Там все русскоязычные.

— Я говорю о тех, для кого русский язык является родным языком, а не государственным. Процент русскоязычного населения — ноль целых, ноль десятых.

— Вы сейчас на крымских татар намекаете?

— Это не только крымские татары. У нас 40 с лишним общин. Это один вопрос. Второй вопрос: менталитет у людей разный. На Кавказе принято уважение к старшим, уважение к женщинам. Я недавно ехал с Рамзаном на машине, нас обогнала женщина, подрезала почти.

— Смелая женщина.

— Нет, мы же ехали на машине без сопровождения. Он говорит, что ей слова сказать нельзя, не по обычаям это.

— Но в Чечне с правами человека проблемы есть.

— Я вам могу сказать одну вещь: у любого человека есть право на ошибку, и у любого человека должно хватать смелости признать свою ошибку и есть право ее исправить. Назовите мне государство, регион, где нет проблем с правами человека. Какие права и какого человека кто нарушает? А то, что есть жесткость — так это, извините, Кавказ.

— Что касается выборов — если вас поддержит Владимир Владимирович, то за вас все проголосуют, это факт.

— Да я не боюсь выборов. Давайте подождем 2019 года, и проблемы будем решать по мере их поступления. Сегодня это не критически важный вопрос. И потом, мы же с вами должны понимать, что демократия и выборы — это две разные вещи.

— Демократия без выборов — это не демократия.

— Хорошо, тогда мы с вами как взрослые люди должны понимать, сколько стоят выборы. Или вы мне хотите сказать, что рядовой севастополец, пусть умный, грамотный и достойный, не имея ресурса какого-либо, можете выйти на прямые выборы и победить?

— Это понятно, но без выборов демократии не может быть, это по-другому называется.

— Грань между демократией и анархией незрима. Кроме того, используя современные технологии, можно под лозунгом демократии прийти к чему-то очень нехорошему.

— Это вы на Майдан намекаете?

— Не только. Я же несу ответственность за принятые решения, за их реализацию и за последствия. Но исполняют решения люди, не я сам. Я должен подобрать тех людей, которые будут это исполнять, и делают это по определенным критериям. А тут мне приводят человека и говорят: «Сергей Иванович, вот этот человек будет у вас работать». А вы у меня спросили? Хочу я с ним работать или не хочу? Справится он или не справится? А мне говорят: «Не-не, мужик, он будет у вас работать».

— Это вы про выборы говорите? Но так же граждане решили, а не кто-то там.

— Так отвечать-то за его работу кто будет? Граждане будут отвечать за его работу?

— Да, они его не переизберут.

— Но до переизбрания пять лет. Я что — выйду и скажу: «Уважаемые граждане, вы его избрали, и он не справился, что вы с меня спрашиваете? Вы же его выбрали!» К чему мы идем?

— То есть вы не верите, что граждане могут выбрать кого-то достойного? Путина же они выбрали.

— Не проводите аналогии такой про президента. Почему вы меня пытаетесь лишить права предложения кандидата, с которым я буду работать?

— Предположим — абстрактно, — что человек, который принимает решения, теряет адекватность. И в вашем варианте никакого контроля над его решениями нет.

— Есть другая проблема: с помощью технологий и денег можно получить человека, который находится в полной зависимости от того, кто будет лоббировать свои интересы. Сегодня я, как и любой другой губернатор, отвечаю перед одним человеком, я лоббирую только его интересы, я зависим только от своего руководителя.

— Но не от народа.

— А зачем тогда власть? Основное предназначение любой власти — это работа на благо своих граждан. И если власть работает на благо своих граждан, то какая зависимость от кого нужна? Я работаю на вас, вы гражданин Российской Федерации, я работаю на ваше благосостояние, на ваше благополучие, на создание всех условий для вашей жизни.

— Да, а если это не так, то у гражданина нет никаких шансов вас сместить.

— Почему?

— У вас же выборов нет.

— Подождите, есть же руководитель. Так и до маразма можно дойти. Руководитель слепой, руководитель немой, руководитель не видит, руководитель не знает обстановки. У руководителя широкий спектр возможностей знать всю правду.

Дайте возможность любому руководителю выстраивать ту вертикаль для исполнения своих полномочий в рамках, которые у него есть, выстраивать ту вертикаль, которую он считает правильным, и спрашивайте с него за эту вертикаль.

— Военный принцип какой-то.

— Нет. Это не военный принцип. Это принцип построения любой системы управления. Руководитель определяет задачи, а система любого управления строится под поставленные задачи. И если я несу ответственность, я должен иметь права для того, чтобы исполнять свои полномочия. У нас получается немножко по-другому: есть люди, которые отвечают и обязаны, но они не уполномочены. Как вы думаете, почему здесь, в Крыму и Севастополе, нам переданы полномочия многих федеральных структур? Мы исполняем 29 полномочий сегодня, ни один субъект столько полномочий не исполняет. Рычаги эти нужны для того, чтобы активизировать процессы, сжать время, необходимое для развития.

— Я надеюсь, что вы не обидитесь, но со стороны кажется, что вы просто боитесь проиграть выборы председателю заксобрания Севастополя Алексею Чалому.

— Я не боюсь никому проиграть выборы и не собираюсь в этих выборах участвовать.

— К вам есть конкретные претензии: передача земли байкерам «Ночным волкам» без конкурса, застройка прибрежных зон.

— Ну и что? Если это криминал, то почему тогда я до сих пор за решеткой не сижу? Есть положительное решение суда по «Ночным волкам». Я купил суды?

— Вы вообще какие-то свои недостатки признаете?

— Недостатки есть, а с претензиями не со всеми согласен, они больше надуманные. По закону о вхождении в состав Российской Федерации, все документы, выданные при Украине, являются действительными. То есть тупо разрешения на все стройки, которые при Украине выданы, должны быть действующими. Но я этому препятствую, я возвращаю земли, имущество в собственность города. Я правильно поступаю или нет? Надо было взять и узаконить, ведь у всех же есть документы. Но я оспариваю в суде и сношу.

Застройка? Ни одного нового котлована не выкопано. Все это старые объекты, которые были в той или иной степени готовности. Что я должен сделать? У них у всех документы есть. Я пытаюсь доказать, что эти документы — левые. Если они подтверждают право собственности — пожалуйста.

— Какие-то ошибки у вас есть за полтора года?

— Конечно. Вы думаете, я идеальный человек? Кадровые ошибки есть определенные. Но самая главная ошибка — это вера, доверие к людям.

— Крымские татары жалуются на нарушение прав в республике. Вы как оцениваете эту ситуацию?

— В Севастополе этот вопрос не стоит. Если говорить в целом про Крым, то чем отличается жизнь крымского татарина в Крыму от жизни украинца, грека, армянина?

— По крымским татарам проходят несколько судов, постоянные обыски, задержания…

— А вы причину знаете?

— Похоже на давление.

— Преступники не имеют национальности. Кто-то хочет разыграть карту с «лицом чеченской национальности», «лицом татарской национальности». Вы хоть раз слышали, чтобы задержан был преступник — и было объявлено про «лицо русской национальности»? Кому-то это выгодно.

Крымских татар сюда Украина в свое время запустила в противовес русскоязычному населению, как инструмент для украинизации этой территории, а потом сама огребла от них проблемы.

— Они же все-таки здесь жили, исторически. Нельзя же их было не пустить.

— Я и не говорил «не пустить». Но и беспредельничать нельзя — самозахваты земли и так далее. Позволили ли бы вы себе захватить участок земли — вас бы вышибли. Им, получается, можно, а другим нельзя. Ну и что, что историческая родина?

Ко мне они приходили в 2014 году и сказали: «Мы хотим свою территорию». Извините, друзья. Хотите свою территорию? Пожалуйста. Высоко-высоко в горах есть неосвоенные территории, пожалуйста, берите. Это я утрировано говорю. Мы что, сегодня боремся за территории или мы — граждане одного государства и живем в нем? Это наша родина.

— Ну, они, может, хотели в другом государстве жить.

— Кто хочет жить в другом государстве, тому открыта дорога.

— При том, что они хотят жить на этой территории.

— Надо просто меньше уделять этому внимания, и иногда пожестче разговаривать. Я в 2014 году не разрешил им провести свой траур [в годовщину депортации 18 мая]. Я задал им вопрос: «Уважаемые друзья, почему моя внучка, стоя в школе, должна быть на этом траурном уроке? Нам что — мало горя от других национальностей? И что — каждый раз будем это устраивать?» Они жалуются, что забывают свой язык. Извините, друзья, в своей семье разговаривайте на своем языке. Я, например, разговариваю на осетинском языке так же, как и на русском. Если бы хотел, чтобы мои дети разговаривали, то я бы в семье разговаривал на осетинском языке, согласитесь.

— Но для межнационального мира, по-моему, можно было им разрешить. Мне кажется, это их обидело.

— Они хотят в масштабе города проводить траурные шествия, траурный митинг на площади Нахимова. Стоп-стоп, друзья. У вас есть поклонный камень. Пожалуйста, идите, выражайте свою скорбь. Кто вам мешает? Никто. Почему вы это хотите проводить в масштабах субъекта Федерации? У нас к репрессированным национальностям относятся болгары, армяне. Прецедент нельзя создавать. Нельзя отдавать предпочтение в многонациональном государстве одной национальности. Если взять историю, то все национальности, которые существуют в Российской Федерации, в той или иной степени имеют какие-то траурные даты, согласитесь. Где равноправие? Чеченцы депортированы были в течение суток, помните, да? Так что, теперь траур надо устраивать.

— В Чечне, мне кажется, нужно.

— Хорошо, в Чечне можно, если вы так думаете. Пускай даже так.

— День Холокоста, например, отмечается по всему миру.

— Да, но он же не отмечается в масштабе шествия по всему городу, траурных линеек в школах и так далее. У нас есть памятник Холокосту, я участвовал там в мероприятии, вопросов нет.

Вы понимаете, что мы не имеем права навязывать кому-либо что-либо с точки зрения традиций? Я к вам в гости пришел, у вас в доме вы живете по своим обычаям. Я прихожу и соблюдаю эти обычаи. Если я их не хочу соблюдать, то не должен идти к вам. Не надо лезть в чужой монастырь со своим уставом. Так вот вопрос-то в том — вы дома у себя, друзья?

— Они считают, что они у себя дома.

— Тогда где мы с вами?

— Проблема в том, что они считают, что мы — гости, а вы считаете, что они — гости.

— Нет. Я считаю, что это — моя родина. И я живу у себя. А моя родина — это мой дом. Многонациональный. И я не в гостях у себя дома. Если они так считают, то они крайне заблуждаются. Это заблуждение их до добра может не довести.