истории

«Я сказал, что кровью не торгуем» День памяти защитников баррикад 1991-го. Оператор Зигурдс Видиньш — о гибели коллег

Источник: Meduza

В Латвии вспоминают «Время баррикад» — период с 13 по 27 января 1991 года, когда жители республики, провозгласившей независимость от СССР, готовились противостоять попыткам советских властей восстановить свой контроль. После вильнюсских событий в Ригу съехались сотни тысяч латвийцев, люди сутками дежурили на баррикадах возле правительственных зданий. Среди них постоянно находились кинооператоры режиссера-документалиста Юриса Подниекса. Двое из этих операторов, Андрис Слапиньш и Гвидо Звайгзне, погибли. Их убили в ночь на 20 января, когда в центре города началась стрельба, и рижский ОМОН, подчинявшийся советским властям, пошел на штурм здания МВД Латвии. В ту же ночь погибли 18-летний Эдийс Риекстиньш и милиционеры Владимир Гомонович и Сергей Кононеко, а за несколько дней до них — шофер Роберт Мурниекс. Виновных в их гибели не нашли. Журналист «Медузы» Александр Борзенко поговорил с оператором Зигурдсом Видиньшем, который работал в паре с Гвидо Звайгзне и снимал события той ночи и «Времени баррикад».

Читайте также: монолог бывшего сотрудника рижского ОМОНа Марата Сулейманова о событиях в Риге в январе 1991 года

Перемены

В 1980-х годах я руководил киностудией Академии наук Латвийской ССР. Мы ездили в этнографические экспедиции по Латвии, снимали деревни и местных жителей. У меня появилась любительская видеокамера — купить профессиональную тогда было невозможно. Я работал внештатным корреспондентом «Клуба кинопутешественников», который показывали на Центральном телевидении, и там достал камеру через знакомых. На эту камеру я начал снимать всякие события в Латвии, связанные с перестройкой: разные политические движения, протесты против строительства Даугавпилсской ГЭС, Рижского метрополитена и прочее. Все митинги до и после 4 мая 1990 года (в этот день Верховный совет Латвийской ССР принял декларацию независимости Латвии — прим. «Медузы») мы тоже снимали.

В 1987 году я снял фильм о диссидентах, которые тогда вернулись из лагерей — среди них была, например, Лидия Доронина-Ласмане. Я записывал воспоминания тех, кто участвовал в Кенгирском восстании (масштабное восстание, начавшееся в мае 1954 года в лагере в казахстанском поселке Кенгир. Среди восставших было много латышей — прим. «Медузы»), и везде показывал эти записи. Тогда стало ясно, что нужно работать в этом направлении, появился какой-то вектор.

Команда Юриса Подниекса

Юрис Подниекс (известный латвийский режиссер-документалист, лауреат советских и международных премий, автор фильмов о молодежи перестроечных времен и вооруженных конфликтах в позднем СССР — прим. «Медузы») вернулся в Ригу из Лондона в декабре 1990 года. У меня были приличные студийные помещения в «Кошкином доме» в Старой Риге, и Юрис пришел ко мне — мы были давно знакомы. Андрис Слапиньш тоже работал в этой студии — монтировал фильмы, которые он снимал помимо работы. Это было как раз перед январем 1991 года, «Кошкин дом» находится в Старом городе, так что мы оказались прямо в центре событий. У Юриса была камера, у меня была камера, и собралась группа людей, которые решили вместе снимать то, что тогда происходило в городе. Мы ни на кого не работали, с самого начала снимали совершенно независимое кино. С января на ночь в студии всегда оставался хотя бы один человек с камерой, чтобы быстро побежать на улицу, если там что-то начнется.

Бастионная горка. Гибель Андриса Слапиньша

20 января, когда началась стрельба у здания МВД, мы оказались вместе — Юрис Подниекс, Андрис Слапиньш, Гвидо Звайгзне, я и звукооператор Нормундс Дейнатс. Там был даже сын Юриса — Давис. Он тоже выбежал на улицу, хотел идти с нами, но его не пустили.

МВД находилось совсем рядом с «Кошкиным домом», на бульваре Райниса. Мы услышали выстрелы и сразу зазвонил телефон — сказали, что у министерства что-то происходит. Мы схватили камеры, побежали туда, дворами через наш тайный проходик — к Бастионной горке. На бегу мы друг другу говорили — такой фейерверк тут, как будто снимают фильм о войне! В небе трассирующие пули, пулемет стреляет. Юрис бежал первый и хотел уже перебежать мостик [через канал в парке у Бастионной горки], но тут по этому мостику начали стрелять из автомата, пули от железной ограды полетели в разные стороны. Тогда Юрис побежал обратно, они с Андрисом и Нормундсом остались у мостика, а мы с Гвидо залегли недалеко от них — нам казалось, что деревья нас как-то защищают от выстрелов. У Гвидо была только кинокамера, в темноте снимать на нее было невозможно. Я все время снимал на видеокамеру — людей с автоматами, стрельбу у министерства. Мы с Гвидо обсуждали, что продолжение будет в Старой Риге, что вся эта стрельба перейдет через мостик мимо нас.

Мы даже не знали, что Андрис Слапиньш убит, хотя были совсем недалеко. Пуля попала в аорту, Андрис захлебывался кровью и говорил Юрису: «Снимай меня». Это его последние слова. Юрис снял смерть Андриса своей маленькой камерой. Потом носилки перенесли в другое место — и кадр, где над Андрисом вздымается белая простыня, уже снимал Дайнис Клява, Юрис на тот момент был не в состоянии работать.

Ранение Гвидо Звайгзне

В какой-то момент стало поспокойнее, стрельба затихла. За нашими спинами прошли двое каких-то мужчин, и Гвидо повернулся к ним и сказал: «Ну, вы здесь так не ходите, здесь стреляют». Думаю, это были наводчики, которые пытались понять, где Подниекс. Через 20 секунд после того, как они отошли, по нам начали прицельно стрелять очередями со стороны министерства. Первая очередь прошла мимо, на кадрах видна пуля, которая ударилась рядом с нами о камень, а следующая очередь уже попала в Гвидо.

Я хотел бежать за врачами, но он железно сказал — нет, надо обоим отсюда выбираться. Тогда мы начали карабкаться вверх по Бастионной горке к каменному заграждению. И когда мы ползли, у меня возникло ощущение, что сейчас нас добьют второй очередью. И тогда я включил камеру и уже не выключал. Переставлял камеру на шаг вперед, потом на шаг подтаскивал Гвидо, потом опять камеру. Мы ползли пять с половиной минут. Были слышны очереди, Гвидо сказал, что пока стреляют, двигаться не надо. Когда затихало, мы опять начинали ползти. Я кричал: «Гвидо ранен, помогите!» Почти на самом верху Бастионной горки к нам подошел какой-то парень, помог Гвидо встать, а я с горки увидел Нормундса и крикнул ему. Гвидо отнесли вниз [на Бульвар Зигфрида Анны Мейеровица] на носилках, там стояла «скорая помощь». Гвидо был в полном сознании. Он говорил, что нужны еще машины, потому что будет много раненых. Его положили в «скорую», но врач не шел, а шофер говорил, что без врача ехать нельзя. И только потом пришел врач, наложил что-то на рану, чтобы не шла кровь; мы поехали.

Гвидо сделали две операции, и он жил еще две недели. Пуля попала сбоку в руку, прошла в легкое, задела другие органы. Еще бы два-три сантиметра, пуля попала бы в кость руки — и все могло быть не так страшно.

Иностранные телекомпании нам сразу предлагали огромные деньги за материал о Гвидо и Андрисе, но мы отказались. Я сказал, что кровью не торгуем. Мы с самого начала договорились с Юрисом, что никаких наших съемок никому не даем — все снималось для документального фильма, а не для репортажей.

В 2011 году вышел документальный фильм Агриса Редовичса и Дзинтры Геки «Гвидо Звайгзне» — о жизни и гибели оператора.

Как робот

Когда начались баррикады, у меня появилось предчувствие, что меня скоро убьют. Я даже написал детям письмо, чтобы меня похоронили там, где мои предки лежат. Когда я тащил Гвидо, все время ждал, что сейчас еще одна очередь — и все. И про себя еще думал: пусть лучше убьют, чем изуродуют и оставят инвалидом. Я все время снимал. И в машине «скорой помощи», и в больнице. Как робот. Эмоций не было никаких. Страха не было. На следующий день я поехал к свояку на наш хутор, недалеко от Риги. Взял бутылку виски, ушел в лес и только там заплакал.

Юрис

Юрис очень переживал о гибели Андриса и Гвидо. Он был уверен, что стреляли в него, винил себя в их смерти. Мы обсуждали это и соглашались оба, что охотились именно за ним, и в Гвидо выстрелили, видимо, когда поняли, что вместо Подниекса убили Слапиньша. Гвидо ранили уже после того, как убили Андриса — камеры иногда выключались, но мы восстановили всю хронологию по звукозаписи, которую непрерывно вел Нормундс Дейнатс. Юрис был очень подавлен.

После августовского путча до него доходила какая-то информация о том, что на него готовили покушение. Так что в случайную смерть Юриса я тоже не верю и никогда не поверю (Подниекс утонул в озере 23 июня 1992 года во время погружения с аквалангом. Предположительно, погиб из-за неисправности клапана — прим. «Медузы»).

Начало «Времени баррикад»

Утром 13 января, в субботу, Юрис был в Вильнюсе. Были какие-то слухи, что в городе что-то должно начаться в эти выходные, и мы накануне его отъезда обсуждали, кто где будет снимать. В Вильнюс Юрис поехал, потому что заранее договорился показывать там какой-то свой фильм, но именно тогда там все и началось, а вовсе не в Риге (13 января 1991 года советские десантники начали штурм телебашни, демонстранты преграждали путь бронетехнике. Погибли 14 человек, сотни получили ранения — прим. «Медузы»).

На следующий день после событий в Вильнюсе на манифестацию в Риге вышли сотни тысяч людей. Тогда с трибуны людей призвали оставаться в Риге, защищать государственные здания. Начали строить баррикады. Среди защитников было много людей, которые воевали или служили в армии, спецназе, так что строили все очень продуманно — рассчитывая, под каким углом нужно ставить блоки, чтобы танки не могли пройти. Когда Юрис возвращался из Вильнюса с отснятым материалом, он видел колонны машин, которые тянулись к Риге и думал, что в город уже вошли танки.

Люди на баррикадах ждали нападения, конечно, потому что было известно, что в Риге уже находятся специальные части. Было ощущение, что прольется море крови. Я снимал, интервьюировал людей и думал про себя, что многих из тех, с кем я сейчас говорю, через пару дней расстреляют или раздавят танками.

На баррикадах

Советский вертолет, который крутился над баррикадами, очень давил на психику. Многие мне говорили потом, что до сих пор, когда они слышат звук вертолета, сразу вскидывают голову и вспоминают ощущение тревоги баррикадного времени. Людей запугивали. Звонили какие-то неизвестные люди, сообщали о колоннах танков, когда никаких танков не было.

Люди на баррикадах сменяли друг друга. Все соборы были открыты, так что те, кто дежурил ночью, отсыпались там, если у них не было жилья в Риге. В Домском соборе играл орган, в фильме есть кадры, как люди спят, и звучит музыка. Те, кто был в Козельском лагере (советский лагерь на территории Оптиной пустыни — прим. «Медузы»), говорили, что ощущение как во время войны, когда люди находили спасение в церкви.

На баррикадах собралась вся страна, встретились разные поколения людей. Было много тех, кто воевал, сидел в лагерях, жил в депортации. Было очень много русских, украинцев. Времени там было достаточно, и ночью люди рассказывали о своей жизни, и молодые потом говорили, что ни в каком романе ничего настолько интересного они не встречали. Там была очень интересная атмосфера — и важно, что сохранилось так много интервью и других материалов об этом времени.

Путч

Баррикады не снимали до конца августовского путча. После января все прекрасно понимали, что ничего еще не закончилось. Во время путча у них (речь о КГБ и других силовых структурах — прим. «Медузы») было все очень четко сработано — все дороги в Ригу перекрыли, чтобы не смогла приехать техника. Машины на дорогах обыскивали, у меня тоже был обыск — слава богу, ни камер, ни кассет при себе не было. Все очень боялись. Мне тоже было страшно. Помню, я пошел к зданию одного министерства в Риге, чтобы успеть снять, если начнут снимать латвийский флаг и снова менять на советский.

Если бы в Москве победило ГКЧП, многих бы в Риге разбудили ночью и арестовали — списки [лидеров демократического движения] были готовы. По Риге ездил ОМОН, ходили какие-то люди, что-то высматривали. Один раз меня стали так высматривать, и я понял, что надо бежать — вывернул куртку на другую сторону, спрятал под нее камеру, снял шляпу и ушел через Верманский парк. На улицах было очень тихо, чувствовалось напряжение. В баррикадное время, в ночь 20 января, когда стреляли и все грохотало, не было так страшно, как тогда в августе.