истории

«Мы были молоды, на адреналине» День памяти защитников рижских баррикад 1991 года. Монолог сотрудника ОМОНа Марата Сулейманова

Источник: Meduza

В Латвии вспоминают «Время баррикад» — период с 13 по 27 января 1991 года, когда советские власти пытались вернуть контроль в провозгласившей независимость республике. Среди главных действующих лиц были бойцы рижского ОМОНа, подчинявшегося Москве. Ночью 20 января началась стрельба в центре города, конфликтующие стороны боролись за здание МВД. Погибли пятеро — два кинооператора, два милиционера и 18-летний юноша. Виновных в их гибели так и не нашли. В 1999 году нескольких бывших бойцов рижского ОМОНа суд в Латвии приговорил к условным срокам за участие в «попытке вооруженного переворота» — так были квалифицированы январские события 1991 года. Специальный корреспондент «Медузы» Катерина Гордеева поговорила с бойцом рижского ОМОНа Маратом Сулеймановым, который в числе первых осужденных по этому делу получил три года условно.

Читайте также: монолог кинооператора Зигурдса Видиньша, который снимал события 20 января 1991 года и гибель своих коллег

Я родился и вырос в Латвии. В рижский ОМОН пришел осенью 1990-го в звании старшины. В отряде было четыре взвода, то есть примерно 80 человек бойцов и еще штабные. Все мы были в основном из Латвийской ССР. Многие перешли в ОМОН из системы МВД, кто-то из армии.

Нас обучали по обычной схеме: много спорта, полигоны, тренировки с инструкторами, стрельбы. Было не очень много теории или каких-то разговоров. Не могу сказать, что нас к чему-то «особенному» готовили. Все штатно.

Разумеется, в отряде был замполит. Какую-то работу он, думаю, вел. Но меня лично это не касалось, потому что я не был ни комсомольцем, ни партийным.

Первый командир рижского ОМОНа — Эдгар Лымарь. Бойцы часто по-доброму его вспоминают. Но больше известен следующий командир отряда, Чеслав Млынник (он пришел на смену Лымарю в конце 1990 года — прим. «Медузы»). Чеслав Геннадьевич — человек неординарый, в каком-то смысле даже одиозный. С его именем во многом связано все, что произошло в 1991 году. Потом у Млынника еще была политическая карьера в России (имеется в виду национал-патриотическая организация «Наши», созданная в начале 1990-х тележурналистом Александром Невзоровым; Млынник стал его политическим соратником — прим. «Медузы»).

Я считаю, что Млынник действительно был неординарной личностью, но убежден, что не совсем правильно отряду, в задачи которого входит борьба с преступностью и поддержание общественного порядка, влезать во всякие политические дрязги. А мы с этим столкнулись. 

Трудно сказать, был ли рижский ОМОН изначально задействован в каком-то политическом сценарии или нет. С нами такие вопросы не обсуждали. У нас все было просто: ставится задача, есть приказ, ты его выполняешь. Наверное, какие-то приказы были не совсем логичными, а какие-то — единственно верными в тот момент. Но тогда времени на дискуссии не было. И смысла не было.

В 1991-м мне был 21 год, я был молод, кровь горячая. Я не особо задумывался о том, что происходит, что будет потом. Сейчас я, конечно, стал рассудительнее и на многое смотрю иначе. Но я стал старше на 25 лет. У меня за плечами целая жизнь: учеба на юрфаке, работа, командировки, опыт.

В январе 1991-го все развивалось стремительно и, я бы сказал, бестолково. Со стороны все, что происходило после 13 января (после вильнюсских событий в Ригу съехалось сотни тысяч людей со всей Латвии — протестовать против действий советских властей в Литве и защищать столицу от такого сценария. Сторонники независимой Латвии сутками дежурили на баррикадах возле государственных зданий — прим. «Медузы»), напоминало наш праздник Лиго: все пьяные, толкотня, давка, неразбериха. Да и прекратить это можно было просто и быстро: половину в медвытрезвитель «просохнуть», ну а второй половине пообещать не сообщать на работу о пьянстве в общественном месте.

И этим кто-то не преминул воспользоваться. На волне ажиотажа люди стали строить баррикады из бетонных блоков и техники. В ход шли всякие грузовики, трактора, все что под руку попадалось.

В наши задачи вообще входил контроль за тем, чтобы держать свободными подъезды и мосты, а значит гонять тех, кто баррикадирует стратегические объекты. Например, мост Вецмилгравис и мост Браса. Почему? Понятно: если заблокировать мост Вецмилгравис, то ОМОН, в случае беспорядков в городе, не сможет туда попасть. А если заблокировать мост Браса, то будет перекрыт путь Внутренним войскам. Разумеется, баррикадники понагнали технику именно на эти мосты. Мы их отгоняли. События стали накаляться. Подтянулись журналисты.

Сразу хочу сказать, что и Подниекс, и Невзоров были в тесных отношениях с Млынником. С Подниексом еще очень дружил командир первого взвода Саня Кузьмин (он сразу после всех событий уехал из Латвии, сейчас живет в России). И мы тоже были как-то знакомы с этими журналистами. Журналисты (эти и другие) часто приезжали в отряд, поэтому их появление в январе 1991-го для нас было неудивительным. Удивительно, скорее, что последующие события происходили под прицелом телекамер. И многое оказалось запечатленным на пленку так, как если бы снимали крутой боевик. Мое мнение таково, что нашему отряду и так хватало подвигов и исторических моментов. Не знаю, кому надо было «создавать легенду». Впрочем, теперь это уже почти невозможно выяснить.

А еще до этого до нашего сведения довели, что якобы существует приказ МВД Латвии о том, что по ОМОН разрешено открывать огонь на поражение. Но был ли такой приказ на самом деле, я не знаю. 

Также говорили, что по старой Риге расклеены бумажки с нашими домашними адресами. Чуть позже же появилась информация о том, что кто-то якобы изнасиловал жену комзвода Лактионова. Новости поступали стремительно и никакому сомнению не подвергались: мы были молоды, на адреналине. И любая провокационная информация, конечно, влияла на настрой отряда. Но мне кажется, что, даже если это все и имело место, то устраивать пальбу в центре города из-за этого не стоило.

Никакого штурма Школы милиции не было. Это из разряда «мимо проезжали». Совершенно непонятно, почему этому незначительному событию в прессе придается столько внимания. История была простая: поступила информация, что там, в школе, довольно много оружия, которым хотят воспользоваться провокаторы. Значит, надо было это оружие изъять, чтобы не допустить беспорядков. Задним числом могу сказать, что, если уж послали разоружать школу, то надо было разоружать все отделы милиции в городе: непонятно, зачем им там понадобились пулеметы и СВД (снайперская винтовка Драгунова — прим. «Медузы»). Но вышло так, что разоружили только этих. Потом поступала разная противоречивая информация. И ситуация практически вышла из-под контроля. По ОМОНу стреляли, ОМОН обезоруживал стрелявших. Никакого штурма МВД не было. Можно ли назвать штурмом участие 12-15 человек? Если бы это был штурм, поверьте, бойцов было бы больше, все было бы гораздо более тщательно спланировано и прошло бы спокойно. А так — пошли те, кто был рядом. А наш наряд в тот момент, например, был рядом с прокуратурой ЛССР. В общем спланированными действия этой ночи не назовешь: хаос, неразбериха и беспорядочная пальба со всех сторон. Но ни в чем этом Генпрокуратура СССР, которая проводила расследование, разобраться не захотела.

Отдельно хочу сказать про погибших в ту ночь журналистов: я не думаю, что кто-то их специально убивал, и сомневаюсь в использовании какой-либо третьей силы. Мне кажется, это байки. Но, еще раз, расследование провели безобразно — мало кого интересовало, что произошло на самом деле. А доказать, что журналистов убил именно ОМОН никто не смог. Если спросить меня, то по расположению трупов я бы подумал обратное: ведь даже если это называть штурмом, ОМОН не мог штурмовать спиной вперед. Тем удивительнее на суде были показания защитников МВД, которые примерно это и утверждали. (В ночь с 19 на 20 января 1991 года в Риге погибли пять человек. Двое из них — операторы группы кинорежиссера Юриса Подниекса Андрис Слапиньш и Гвидо Звайгзне (скончался от полученных ранений в начале февраля), один — 18-летний юноша Эдийс Риекстиньш и двое милиционеров Сергей Кононенко и Владимир Гомонович — прим. «Медузы»).

У меня нет четкого объяснения тому, что спровоцировало кровавые события ночи с 19 на 20 января 1991 года. Думаю, что в тот момент просто сошлись интересы большого количества людей, которые хотели, чтобы ситуация дестабилизировалась. Одним было выгодно введение ЧП, другим — чтобы на Западе стали орать.

Чем все это закончилось, мы видим. Ну, а 25 лет назад мы просто вернулись на базу и легли спать. И назавтра жизнь продолжалась в обычном режиме. Никто из отряда не был убит и не был ранен. Потом приезжала прокуратура СССР, было расследование, которое, как я уже сказал, было проведено людьми не заинтересованными в том, чтобы узнать правду.

Мы продолжали тренировки, учения, стрельбы, работали по городу. Особо ничего не изменилось. До августа 1991 года.

Когда объявили о ГКЧП, то нас собрали по тревоге, и каждый взвод выполнял поставленные задачи, то есть принимал под охрану объекты. Все было как в 1917 году: почта, телеграф, телефон. Ну и телебашня, конечно. Технически все было проведено безупречно. Мы забирали объекты и тут же передавали их войскам, которые ввели в город. Ни одного выстрела. Ни одного погибшего или пострадавшего.

После свержения ГКЧП основную часть Рижского ОМОНа вывели в Тюмень, куда я и переехал со всем отрядом. (После путча 1991 года рижский ОМОН расформировали — прим. «Медузы»).

В Тюмени мы занимались борьбой с оргпреступностью. Тюменская область — огромный регион, как три Франции. А в начале 90-х это был сплошной криминал. И это было нашей работой. Часть ребят мотались в командировки в Чечню, другая часть — сражалась с криминалитетом в Тюмени. В общем, жизнь была непростой. 

Бойцы нашего Рижского ОМОНа стали со временем потихоньку разъезжаться: кто-то уехал с Млынником в Петербург, кто-то остался в Тюмени, кто-то — еще куда. Мне трудно за ребят говорить, кто чем занимается. Это пускай каждый за себя отвечает. Но, разумеется, мы друг про друга знаем. И я не вижу ничего предосудительного в профессии «наемник». Такая же профессия как и многие другие. Ничем не лучше и ничем не хуже. Так же, как и везде, требуется профессионализм.

Но сказки о том, что наши ребята (ребята из рижского ОМОНа — прим. «Медузы») воевали в Донбассе и что кто-то даже погиб — очередные байки от Александра Невзорова. Это неправда.

Недавно нашему отряду было 25 лет. Мы собирались и в Риге, и в Тюмени, и в Воронеже. Мы все виделись, обсуждали свои новости. Среди этих новостей ничего об участии кого-то из бойцов в событиях на Украине не было. Может кто-то и был там, но я в этом очень сомневаюсь.

Жалею ли я о том, что произошло? Нет, не жалею. Но, если бы все это повторилось, то имея такой багаж за спиной, какой я имею [сейчас], понимаю, что все можно было сделать по-другому.

Знаете, я, когда на суде слушал участников баррикад, диву давался, как у большинства мнение о том, в чем они участвовали, поменялось. Ведь русскоязычные баррикадники так ничего и не добились: по-прежнему без гражданства, влачат жалкое существование. За что боролись? Но в этом нет ничего удивительного. А вот чему я до сих пор удивляюсь, так это тому, как было проведено расследование.

Понятно, что кого-то должны были поймать и показательно наказать. Понятно, что я хотя бы в момент этих событий действительно был в отряде. Спасибо судье, он разобрался в том, что следствие, по сути, следствием не было. И дал мне условный срок: три года. Но статья та самая: «Попытка вооруженного переворота». Ничего приятного.

О своей нынешней жизни я рассказывать особо не хочу. Ничего интересного: живу в Риге, воспитываю собаку.