истории

Катастрофа на аутсорсе Юрий Сапрыкин — о том, как Европа реагирует на массовые смерти беженцев

Источник: Meduza

71 задохнувшийся мигрант в брошенной машине в Австрии, несколько сотен затонувших ливийских беженцев по дороге в Италию — новости об огромном количестве погибших беженцев как будто не вызывают в Европе паники. Зато настоящую панику вызывает огромный поток людей из Африки и Азии, которым все-таки удается добраться до ЕС — по крайней мере, в некоторых его странах. По просьбе «Медузы» журналист Юрий Сапрыкин пытается объяснить, почему Европа не может договориться по поводу того, что делать с беженцами — и на какие вопросы ей придется в связи с этим ответить. 

Толпы, несметные толпы людей, как правило, смуглых и плохо одетых, продираются через заграждения из колючей проволоки, прорывают полицейское оцепление на границе, штурмуют вокзалы, захватывают фуры. Репортажи из тихой старой Европы напоминают в последние дни фильм про зомби-апокалипсис или войну миров: вот толпа в Будапеште пытается прорваться к перронам, откуда уходят поезда на Германию, вот другая толпа захватывает грузовики, уходящие в тоннель под Ла-Маншем, а вот еще скопление людей — они тоже забрались в грузовик, идущий в Австрию, задохнулись и умерли, а вот еще десятки мертвых тел — в трюме лодки, направлявшейся из Ливии в Италию. 

Телевизионные картинки всегда давят на эмоции, но сейчас по нервам бьют даже факты и цифры: никогда со времен Второй мировой на планете не было столько беженцев. Еврокомиссия летом 2015-го насчитала во всем мире 60 миллионов перемещенных лиц, год еще не закончился, а в страны Евросоюза уже въехали 340 тысяч беженцев — это больше, чем за весь прошлый год. Их потоки продолжают увеличиваться и все меньше поддаются регулированию.

Чтобы получить стройное объяснение происходящего, достаточно включить любой российский телеканал или открыть комментарии под статьей Ульяны Скойбеды на сайте «Комсомолки»: тут быстро объяснят, кто в этой истории зомби, и в чем причина апокалипсиса. Европе — кирдык, Шенгену — каюк, беженцы с Ближнего Востока вот-вот заполонят тихие парижские (берлинские, стокгольмские) улочки, сожрут все деньги налогоплательщиков, переделают Реймский собор в мечеть и устроят сплошное «шарли эбдо». В Европе паника, жители Гамбурга (Вены, Брюсселя) боятся выходить вечерами на улицу, и нерадостны лица простых парижан. И правильно, сами виноваты — нечего было плясать под дудочку Обамы, сбрасывать Каддафи и устраивать Арабскую весну, полезли в чужой монастырь со своей демократией, так получайте теперь.

Поскольку это примерно третий конец Европы, который нам обещают за последние месяцы (предыдущие были связаны с референдумом в Шотландии и греческим кризисом), хотелось бы свериться с исходными данными. Итак: 340 тысяч мигрантов на все европейские страны за восемь месяцев — спору нет, это много. При этом только с начала сирийской войны Иордания приняла у себя 500 тысяч беженцев, Ливан — 1,1 миллиона, Турция — 1,7 миллиона, однако мы как-то не видим репортажей о гуманитарной катастрофе на южной турецкой границе и не читаем текстов Скойбеды о том, что Бейруту — каюк. 

По числу заявок на получение убежища в странах ЕС на втором месте после воюющей Сирии находятся Сербия и Косово (правда, сирийцам этот статус выдают в подавляющем большинстве, а сербов, напротив, по большей части заворачивают). Большинство мигрантов, прибывающих по морю в Италию, — беженцы из Эритреи (где никакого Каддафи никто не свергал). Далеко не все мигранты получают в итоге вид на жительство: та же Германия принимает у себя всего 40% от числа желающих получить статус беженца. Даже от нынешнего плохо контролируемого кризиса Греция и Италия страдают в гораздо большей степени, чем благополучная центральная Европа. Все мигранты, въехавшие в Европу за 2014-й, составляют примерно 0,03% от общего населения стран ЕС. 

Одним словом, с мигрантами все плохо — но есть в мире места, где дела еще хуже. Арабская весна виновата в этой ситуации не в большей степени, чем общее разделение планеты на богатый Север и бедный Юг, люди бегут в Европу не для того, чтобы устраивать ИГИЛ («Исламское государство» признано на территории России экстремистской организацией и запрещено — прим. «Медузы»), а скорее наоборот, чтобы спастись от ИГИЛа. В общем, кризис тяжел, но не фатален.

И тем не менее: когда Ангела Меркель говорит, что ситуация с мигрантами ставит под вопрос ключевые европейские идеалы — она понимает, что говорит. Дело не только в том, что европейские страны не могут договориться друг с другом по формальным оргвопросам — где должны рассматриваться заявки на получение убежища, как перераспределить потоки мигрантов, кто, сколько и за какое время должен этих мигрантов у себя принять — Европа не может договориться на ценностном уровне. 

Собственно, смотреть на историю с мигрантами можно с разных углов, и непонятно, какая из этих точек зрения (и в какой стране) окажется определяющей. Есть угол бытовой: мигранты — это прежде всего опасность, они несут с собой чуждые обычаи и культуру, в их среде процветает преступность, а то и терроризм, с ними просто не хочется жить рядом. Есть разрез экономический: Европа стремительно стареет, ей нужны рабочие руки, и это не обязательно должны быть физики-ядерщики и специалисты по IT — должен же кто-то улицы убирать и дежурить ночью на автозаправках, причем за небольшие деньги, эти неквалифицированные рабочие места и должны заполнить мигранты. Есть подход общецивилизационный: Европа в ответе за весь крещеный и некрещеный мир, если где-то на головы людей падают бомбы (и тем более, если людей убивают за их веру или цвет кожи), этих людей надо спасать. И есть, собственно, христианский взгляд на вещи — предписывающий помочь страждущему, приютить бездомного, возлюбить ближнего (и даже дальнего), как самого себя. 

Европа долго пыталась следовать срединному, умеренно-прагматическому пути — к примеру, без малого миллиард евро был потрачен на организацию лагерей беженцев в граничащих с Сирией странах — но гуманитарная катастрофа приобретает такой масштаб, когда выносить ее на аутсорс становится невозможно. Надо что-то решать, и разница ценностных подходов оказывается в этой ситуации непреодолимой. Как вернее сохранить свою идентичность — отгораживаясь от чужих четырехметровым забором (как это пытается делать Венгрия) или принимая их к себя и пытаясь в себе растворить? Традиционные европейские ценности — это стандартный набор бытовых, поведенческих и гастрономических привычек, или готовность помочь людям, убегающим от войны, даже ценой уничтожения этих привычек? Что тяжелее на метафизических весах — слезинка задохнувшегося в грузовике ребенка или кровь убитого парижского карикатуриста?

Любое решение, в какой бы логике оно ни было принято, будет плохим, но было бы глупо свысока посмеиваться над обществом, которому эти решения приходится сейчас принимать. Россия 20 лет назад уже пережила свой миграционный кризис, и кажется, нам в этом смысле нечем похвастаться перед Евросоюзом: отношение к приезжим из бывших советских республик, даже полностью принадлежащим к русской культуре и языку, так и не вышло за рамки хамски-коммунального «понаехали тут». Глядя на то, как Европа мучительно пытается выработать правила коллективной ответственности, странно надеяться, что этой ответственности в ближайшей перспективе удастся избежать нам: ИГИЛ не очень-то разбирает, на чьих границах ему воевать. И уж конечно, при виде сообщений о том, как 11 тысяч исландских семей предложили разместить беженцев из Сирии буквально-таки у себя в домах, многих так и подмывает воскликнуть на манер сатирика Задорнова — «вот деби-и-илы-то, вот дебилы!» Но почему-то именно в этой тревожной исторической точке хочется скорее чувствовать солидарность с наивными исландцами, чем с многомудрым коллективным Задорновым.