истории

«Спецслужбы считают меня ближайшим соратником Навального» Интервью исполнительного директора ФБК Владимира Ашуркова

Источник: Meduza

Весной 2015 года соратник Алексея Навального, исполнительный директор «Фонда борьбы с коррупцией» Владимир Ашурков получил политическое убежище в Великобритании. Аналогичные документы сейчас пытается оформить и его жена Александрина Маркво. Следственный комитет России обвиняет Ашуркова в мошенничестве при сборе денег на мэрскую кампанию Навального в 2013 году, он объявлен в розыск. Его жена Маркво заочно арестована — ее также обвиняют в мошенничестве: по версии следствия, через подконтрольные Маркво фирмы были похищены деньги, направленные московскими властями на образовательные мероприятия. В интервью специальному корреспонденту «Медузы» Андрею Козенко Владимир Ашурков рассказал, чем он занимается в Англии, почему считает свою деловую и общественную карьеру «необычной» — и как ему удается участвовать в работе «Фонда борьбы с коррупцией» на расстоянии.

— Чем вы занимаетесь, оказавшись в Англии?

— У меня примерно такое распределение: половину своего времени я занимаюсь разными инвестиционными проектами, прежде всего, в области венчурных и ангельских инвестиций. И половину времени я посвящаю общественной деятельности. Помогаю нашим ребятам в Москве — тем, что можно сделать для решения наших задач из Лондона.

— Что собой представляет ваша жизнь в Англии? Вы ходите на работу? Занимаетесь с детьми? Или же состоите в многочисленных переписках с Россией?

— В целом, вместе все так и есть, только на работу с девяти до шести не хожу, а занимаюсь проектами. Смотрю на стартапы, встречаюсь с командами, анализирую то, что они делают.

— Это проекты в какой области?

— Интернет-сервисы, электронная коммерция. Вещи, в которых я могу разобраться пусть с давнишним, но физтеховским образованием. Какие-то более сложные проекты, которые требуют технологической экспертизы — в сфере компьютерной безопасности или биотехнологий, — не могу себе позволить. Так что занимаюсь тем, в чем могу разобраться.

— Кто такие современные русские в Англии — это диаспора или некое комьюнити, или просто разобщенные группы людей? Что они обсуждают между собой?

— В Лондоне несколько сотен тысяч русских, точно больше 300 тысяч. Вряд ли о них можно говорить как о цельном комьюнити. У нас с женой здесь много друзей. Часть из них мы знали и раньше, с частью познакомились уже здесь. Лондон удобное место — люди из России постоянно приезжают по делам. Или у них тут дети учатся, или они просто отдохнуть хотят. Социальная жизнь у нас тут достаточно активная, практически как она была в Москве.

— Насколько вы и ваши друзья интегрировались в то, что происходит в Великобритании? Вам это вообще нужно?

— Я слежу за местными новостями, последний год был богатым на них. Тут и референдум о независимости Шотландии, и очень конкурентные выборы в парламент. Мало кто ожидал, что консерваторы получат абсолютное большинство. С этой точки зрения я за происходящим наблюдаю внимательно. Но, как в любом большом городе, тут нет единого для всех новостного фона. Это как твоя лента в фейсбуке — у всех индивидуальная.

— Вы продолжаете работать с Алексеем Навальным? В чем сейчас эта работа заключается?

— В составе команды, которая образовалась вокруг Навального в Москве, у меня было три функции — если выделять какие-то направления; хотя приходилось заниматься и многими другими вопросами.

Я отвечал за стратегию нашей деятельности — разработку программ, документов, коалиционных соглашений. Занимался привлечением финансирования для наших общественных и политических проектов, в том числе для мэрской кампании. И третье — общался с различными лидерами общественного мнения, деятелями бизнеса или культуры. По мере возможности в Лондоне я стараюсь заниматься тем же самым. Я в контакте с Алексеем и всеми нашими соратниками по «Партии прогресса». Физически я оторван от московской жизни, но эмоционально и информационно я в нее вовлечен.

— Эта оторванность сильно ощущается?

— С современными средствами коммуникации, в том числе мессенджерами, ты постоянно на связи, вне зависимости от часовых поясов. Конечно, хотелось бы чаще смотреть людям в глаза при разговоре и пожимать руки, но на эффективности это не слишком сказывается. Да и альтернативы у меня особой нет.

— Современные мессенджеры позволяют коммуницировать, но не передают всех нюансов и атмосферы происходящего, я об этом скорее. А чтобы понять, надо быть внутри этого.

— Мы постоянно общаемся с людьми, которые приезжают из Москвы, и с теми, кто из Лондона туда ездит, следим за новостями. Насколько адекватно наше представление о мире и реальности — я не знаю, нам просто не с чем сравнивать. Так скажу: мы гораздо больше включены в жизнь России, чем в жизнь Великобритании.

— Вы уехали из России незадолго до того, как стали обвиняемым по уголовному делу. У вас был какой-то инсайд?

— Нет, мы с женой давно запланировали, что май и июнь прошлого года проведем в Лондоне в связи с рождением нашего сына. Поначалу мне идея этой поездки не очень нравилась. В начале года я планировал участвовать в кампании по выборам в Мосгордуму, и перспектива проведения значительного времени в Лондоне в начале кампании не очень-то этим моим планам соответствовала. Однако в апреле у нас прошел обыск, кадры с этого обыска в тот же день попали в эфир НТВ. Я начал замечать плотное наружное наблюдение за собой. Давление усиливалось, и тогда я понял, что было бы разумно провести какое-то время не в России. Мы приехали в Англию в середине апреля, в середине мая у нас родился сын, а через неделю на [соратников Навального Константина] Янкаускаса, [Николая] Ляскина и меня было возбуждено уголовное дело.

— То есть перед модной дилеммой «тюрьма или Лондон» вам и стоять не пришлось?

— Я бы в любой момент в такой дилемме сделал выбор в пользу Лондона. Лучше быть на свободе, чем в русской тюрьме.

— В Москве и до появления следственной группы внимание к вам со стороны прокремлевских СМИ и молодежных объединений всегда было повышенным, с чем вы это связываете?

— Я это объясняю необычностью моей истории. Не так часто человек с серьезной позицией в большой российской компании начинает открыто помогать одному из ярких оппозиционных политиков. Когда мы расставались с моими руководителями в «Альфа- групп», они мне недвусмысленно сказали, что спецслужбы считают меня ближайшим соратником Навального. Безусловно, повышенное внимание связано с этим. Первый по-настоящему острый момент случился в феврале 2013-го, когда пришли с первым обыском. Но в целом я всегда чувствовал повышенный интерес к себе со стороны правоохранительных органов и СМИ вроде «Известий» с «Лайфньюсом».

— Вы действительно были вторым человеком в штабе Навального, как бы этот штаб ни назывался — «Партией прогресса» или «Фондом борьбы с коррупцией»?

— Не сказал бы, что там были или есть какие-то порядковые номера. Мы, безусловно, близки с Алексеем и политически, и дружески.

— Чем вы занимались в качестве исполнительного директора ФБК?

— В основном, все теми же тремя моими направлениями. Мы обсуждали организационные наши дела, создание и продвижение фонда. Было много административных вопросов, но и политических с идеологическими — не меньше. Мы долго обсуждали, как нам делать наш проект «РосПил», как нам заниматься краудфандингом, как привлекать деньги в фонд. Это была наша идея с 16 первыми донорами, которые сказали, что не боятся и готовы публично говорить, что жертвуют в ФБК.

Был проект «РосЖКХ» — мы на него много времени потратили. А летом 2012-го мы втроем с Навальным и с [членом политсовета «Партии прогресса»] Леней Волковым приняли решение о начале строительства политической партии. Это была работа на нескольких фронтах — это гражданские инициативы и проекты, вроде «РосЯмы», это и политическая деятельность, создание региональных организаций и отделений партии, рекрутирование сторонников, проведение съездов, написание программ.

— Давайте разберем один из случаев того времени; просто чтобы понять, как все у вас было устроено. На очередном этапе регистрации партии, которая тогда еще называлось «Народный альянс», это название перехватил у вас политтехнолог Андрей Богданов. Это была ваша организационная ошибка или чья-то еще? Понес ли кто-то за это ответственность? Ругался ли Навальный, в конце концов?

— Регистрация партии в России — сложный процесс, нужны отделения больше, чем в половине регионов, там должны быть реальные люди. Подготовка заняла у нас несколько месяцев. При этом все знали, что мы этим занимаемся, в том числе не самые чистоплотные люди, у которых был прямой вход в Минюст. И которым не нужно было относиться к подготовке документов с такой скрупулезностью, как нам. В этой ситуации вряд ли мы могли что-то сделать иначе. Внутри себя мы не считаем, что кто-то в той истории виноват.

На кого Навальный мог ругаться, когда политтехнологи такие аферы проворачивают постоянно? Как некого ругать и сейчас за то, что Минюст не регистрирует нас как партию. Хотя наши юристы, которые этим занимаются, настоящие герои, мы предприняли много попыток, все делали по закону и отстаивали свою правоту в судах. Это претензия к регистрирующему органу, а не к нам, за то, что по указке Администрации президента нас обогнал какой-то ушлый политтехнолог.

— Ежедневная работа с Навальным — это некое обсуждение проблем или все происходит по принципу «босс придумал — подчиненные сделали»?

— Нет, такого, что он придумал, а все исполняют, нет. Мы все вместе обсуждаем, часто спорим. Тут ведь как: многое зависит от способностей члена команды. Если ты можешь выдавать идеи должного уровня или — еще лучше — можешь их воплощать, ты продвигаешься к центру принятия решений. Это меритократия, которая работает и в коммерческих компаниях, да и вообще в любых организационных структурах.

Был сложный момент, когда наш лидер и идеолог-застрельщик оказался в изоляции с точки зрения возможностей для общения, будучи под домашним арестом. И все это на фоне разворачивавшихся событий на Украине, на фоне истерии в СМИ. Там и мне через пару месяцев пришлось из Москвы уехать. Но мы это пережили.

— Чтобы работать с Навальным, надо обладать безупречной биографией и еще немного сверх того. В противном случае слабые места довольно быстро выяснят следователи, «нашисты», сотрудники Lifenews, да кто угодно. Вы это знали и, тем не менее, снимали квартиру у Юлия Калоева, который находится в розыске за хищение денег у Сбербанка и бежал за границу после обвинения. Зачем?

— В конце 2013 года мы с женой искали новую квартиру. С Юлием Калоевым я был знаком достаточно шапочно. К тому же квартира принадлежала его супруге, с которой мы еще более издалека были знакомы. Мы узнали, что эта квартира сдается, нам она показалась хорошим вариантом. Мы могли себе ее позволить, тем более что стоила она гораздо меньше, чем пресловутый миллион рублей в месяц, о котором так много говорили в разных «Лайфньюсах». Я не вижу в этом ничего зазорного.

— Вам было сложно подтвердить статус политического беженца?

— Ты не знаешь, сложно было или нет — это черный ящик. Ты подаешь документы, как десятки тысяч других людей со всего мира, и стараешься обосновать то, что твое преследование неправомерно, связано с политической деятельностью. В свободной форме описываешь свои мытарства в некоем заявлении, подаешь его в министерство внутренних дел и ждешь собеседования. На собеседовании ты разъясняешь чиновнику какие-то непонятные для него моменты из твоей истории. Потом получаешь по почте письмо с решением. В моем случае оно было положительным, весь процесс занял около восьми месяцев.

Если ты получил этот статус, можешь жить в стране на легальных основаниях вместе со своей семьей. Если Россия запросит экстрадицию, то твой случай уже рассмотрен, поэтому запросу не будет придан ход. Если у тебя нет такой защиты, тебя могут арестовать, и начнется долгий, сложный и дорогой с точки зрения расходов на адвокатов процесс судебного рассмотрения вопроса об экстрадиции.

— Статус политического беженца сейчас получает и ваша жена [Александрина Маркво]?

— Именно так, она подала документы в феврале этого года, когда в России ее объявили в розыск. Процесс идет своим чередом. Надеюсь, он завершится даже быстрее, чем мой, ведь наши дела связаны. Британские власти, думаю, понимают, что это — координируемая кампания против людей, близко связанных с Навальным.

— У вас в семье есть представление, почему уголовное дело было возбуждено против вашей жены? Она ведь не ближайший соратник Навального.

— Кто может знать наверняка. Или это способ дополнительно показать, что если люди помогают Навальному так плотно, как я, то и их близких начнут преследовать. Есть другая версия — Саша занималась культурно-просветительскими проектами для московского и федерального правительства. Возможно, это аппаратная игра, где мэрию обвиняют в том, что она якобы финансировала политическую деятельность Навального через эти культурные проекты, а Саша попала под раздачу. Какая-то борьба кланов внутри мэрии или правительства, Администрация президента играет против [мэра Москвы Сергея] Собянина или еще что-то в этом роде. У меня нет четкого представления об этом, и я не склонен к спекуляциям. Что есть, то есть. Надо с имеющимися обстоятельствами разбираться и давлению со стороны российских властей противостоять.

— Насколько сейчас вы задействованы в создании новой демократической коалиции и в выборах, в которых «Партия прогресса» с соратниками хочет принимать участие в Калуге, Костроме и Новосибирске?

— К сожалению, меньше, чем если бы я был в Москве. Выборы — работа полевая. Я, например, редактировал с нашей стороны коалиционное соглашение, которое было заключено. Мы и сейчас с Алексеем и с Леонидом обсуждаем тактические и стратегические вопросы. Но, безусловно, я не так сильно в это погружен, как ребята в Москве.

— Чего вы ждете и на что рассчитываете в ходе этой кампании?

— Я не думаю в таких терминах — «прогноз» или «ожидание». Как сложно было предугадать политические процессы, идущие в России сейчас, так же сложно и говорить о том, что будет на региональных выборах. Банально: делай, что должно, и будь, что будет.

Мы понимаем, что выборы — это штука, подверженная манипуляциям со стороны власти на всех этапах — от регистрации кандидатов до подсчета голосов. Тем не менее, это важная для нас история. Будем стараться получить максимальный результат как с точки зрения подготовки людей, которые будут кандидатами и волонтерами, так и с точки зрения электоральных результатов.

— Нет у вас ощущения, что в текущей ситуации ваша деятельность — это как головой об стену?

— Я так не считаю. Если б мы действовали в такой парадигме, мы бы вряд ли начали кампанию Навального на выборах мэра Москвы. Просто вспомните, сколько факторов было против нас. Он был под судом и с большой долей вероятности мог оказаться за решеткой, все опросы давали ему не больше 5% голосов, наша команда состояла из восьми человек. Сбор подписей муниципальных депутатов казался непреодолимым барьером. Как привлекать средства на такую кампанию — вообще было непонятно. Но мы взялись, и то, что получилось, мы расцениваем как успех. Независимый кандидат смог получить почти 30% голосов в столице нашей Родины, городе-герое Москве.

Поэтому, если занимаешься политикой сейчас в России, нужно подходить к таким проектам как выборы с позитивным мышлением. Так мы и намерены поступить в этом году, а потом в 2016-м на парламентских выборах.

— Если допустить, что сначала выборы в Думу пройдут по сценарию власти, а потом Путин объявит о новом сроке и изберется еще на шесть лет — вас хватит на то, чтобы все это время продолжать оставаться беженцем, инвестировать в стартапы и наблюдать за Россией через интернет?

— Жить в Лондоне чуть проще, чем быть под домашним арестом или сидеть на зоне как Олег Навальный или «узники Болотной». Мне глупо жаловаться, в то время как многие наши соратники находятся под серьезным прессом. У меня нет волшебного блюдечка, которое показывало бы мне будущее. Исходя из общих исторических соображений, я отдаю себе отчет в том, что долго происходящее у нас сейчас продолжаться не может. Но два это года, пять или десять — нет смысла устанавливать такие горизонты.

Надо строить жизнь так, чтоб она была, по возможности, инвариантна относительно вещей, которые ты не контролируешь. Для меня это сейчас сочетание некоторой деловой активности и общественной. Я же начал и продолжаю занимать общественно-политической деятельностью не как бизнес-проектом, где ты расписываешь некий план и понимаешь: твоих ресурсов должно хватить даже с учетом всех рисков, и вероятность успеха больше 50%. Здесь так нельзя. Мы понимаем все свои ограничения и силу наших оппонентов.

Но я все равно не могу не заниматься этим делом. Мне лично не хватает разумных принципов в том, как сейчас в России жизнь устроена. Мне не нравится, что страна уходит от такого разумного устройства все дальше. Поэтому я стараюсь внести свой вклад в то, чтобы это поменялось. Я знаю, что людей, которые активно этим занимаются, как я и мои коллеги, немного. Многие люди не видят связи между тем, что они могут сделать, занимаясь гражданской или политической деятельностью, и реальным результатом. А я — после того, как начал работать с Навальным — понял, что результаты эти вижу. Они не окончательны, но осязаемы, и их все больше.