Следы на воде, Зулейха и завидное чувство Веры Стениной Женская проза. Обзор Галины Юзефович
Еженедельно литературный критик Галина Юзефович рассказывает на «Медузе» о самых интересных книжных новинках, изданных в России. В новом обзоре — «Следы на воде» Екатерины Марголис, «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной и «Завидное чувство Веры Стениной» Анны Матвеевой.
Нынешний обзор посвящен «женской прозе» — другого определения для текстов, написанных женщинами, о женщинах и преимущественно для женщин, пока не придумано. Об этом мы и поговорим — три женские книги, три важных текста, три новых (или относительно новых) имени в современной русской литературе.
Екатерина Марголис. Следы на воде. М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015
Это очень странная книга. Во-первых, художница Екатерина Марголис (нынешняя книга — ее литературный дебют) пишет о вещах, которые, казалось бы, не могут быть интересны никому за вычетом родных и близких. Во-вторых, она использует запрещенные приемы — играет с расположением текста на странице (то одна строчка, то пять, то стандартные тридцать) и упрямо избегает абзацев. В-третьих, злоупотребляет цитатами. В-четвертых, строго поджимает губы и, доподлинно зная, что такое хорошо и что такое плохо, без колебаний транслирует эти знания своему читателю. Самое же удивительное, что из этого не совместимого с жизнью набора свойств вырастает текст, приятный — без шуток — во всех отношениях. Более того — местами по-настоящему выдающийся.
Екатерина Марголис — представитель самых что ни на есть сливок московского интеллигентного общества: прадедушка — философ Густав Шпет, родители — из диссидентского круга университетских преподавателей, тетка — балерина Екатерина Максимова, какой-то дальний дядя — Борис Пастернак, бывший муж — поэт Бахыт Кенжеев, друг и многолетний корреспондент — академик Андрей Зализняк… Екатерина уже много лет живет в Венеции, лето проводит на хуторе в Латвии, растит четырех дочек — двух родных, двух приемных, с неизменным успехом пишет венецианские акварели, любит стихи, преподает детям рисунок, а еще помогает благотворительному фонду «Подари жизнь». Собственно, об этом всем она и пишет — ни о чем больше. А вот когда в квартире в Брюсовом переулке обвалился потолок и мы все жили на даче Пастернака в Переделкино… Сегодня в Венеции высокая вода и детей надо нести в школу на спине… Пятнадцатилетняя Дина из Челябинска умирает от рака в московской клинике… Нужно готовиться к новой выставке, пока дочка делает геометрию под виноградными лозами во дворе… Старшая получила медаль на конкурсе рисунков, а младшая — нет, ох она и ревела… Лотман пишет о Бродском, но боже, какие же странные разговоры в автобусе, идущем из Риги в Даугавпилс…
Мысль скачет с предмета на предмет, нигде подолгу не задерживаясь, картинка меняется, некоторые цитаты проговариваются напрямую, некоторые уходят в подтекст, имена сыплются, как из рога изобилия. Дети, детство, латынь, картины, Венеция, дети, Бродский, снова Бродский, Пастернак, больные дети, акварель, вода… Жанр «Следов на воде» — конечно, не мемуар, но скорее быстрый, летучий и немного сбивчивый рассказ о себе и о своем, адресованный заинтересованному и близкому по духу собеседнику. Собеседнику, перед которым нет нужды милосердно прикидываться хуже, чем ты есть на самом деле, который на лету ловит твои цитаты и ассоциации, а главное по умолчанию прощает и легкий налет интеллигентского снобизма, и безапелляционность суждений, и сентиментальность…
Оказавшись в роли такого читателя, замечаешь, что невольно стараешься соответствовать назначенной тебе роли — в самом деле ловишь, прощаешь, принимаешь, угадываешь. А еще расправляешь плечи от оказанного доверия и хочешь читать дальше и дальше, уже раздражаясь этим «обрезанным», искусственно укороченным страницам — ведь на них мог бы быть текст. Словом, правда странная книга: непонятно, как сделана, но почему-то работает.
Гузель Яхина. Зулейха открывает глаза. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015
Роман Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза», вошедший в этом году в короткий список премии «Большая книга», — тоже литературный дебют и тоже очень странный, хотя и совсем в другом смысле.
На дворе стоит страшный 1930 год, и тридцатилетняя Зулейха, тонкая, маленькая и зеленоглазая, уже 15 лет замужем. Ее муж («какого хорошего человека Аллах послал») старше ее на 30 лет и практикует по отношению к жене шариатские нормы брака во всем их культурном своеобразии. Тяжкий безнадежный труд, побои, оскорбления — все это «женщина» (именно так — без имени — к Зулейхе обращаются дома) считает своей нормальной обыденной жизнью, за это держится из последних сил даже тогда, когда в их глухой татарской деревне начинают вовсю задувать безжалостные ветры эпохи. Коллективизация уносит и ненавистного Муртазу, и садистку-свекровь, а саму Зулейху — бесприютную, одинокую и совершенно не подготовленную — выбрасывает в огромную новую жизнь. И эта новая жизнь — ледяной сибирский ад, уготованный советской властью для раскулаченных, — внезапно оказывается заметно лучше той, которую Зулейха вела до сих пор. Для нее открывается целый мир — любви, материнства, самостоятельных решений и всего того, о чем на протяжении первых 30 лет жизни она попросту не имела понятия.
И это, собственно, все. Простая, прямолинейная, как шпала, история, в которой все можно просчитать наперед. Люди из «бывших» — хорошие; наглая и неумелая беднота, подмявшая под себя деревню (и вообще, все люди, примазавшиеся к советской власти по расчету), — плохие; продразверстка — кошмар (впрочем, и без нее деревенская жизнь не сахар); мусульманские порядки — зло. Однако иногда встречаются люди, преданные коммунистической идее не за страх, а за совесть, — вот они хорошие, хотя и жестокие. А еще любовь сильнее смерти, в тихом омуте водится сами знаете кто, и без труда не вынешь рыбку из пруда. Кто бы мог подумать, в самом-то деле.
Казалось бы, о чем говорить (разве что о том, какой странный выбор сделало жюри «Большой книги»), но и здесь есть нюансы. Читая, как Зулейха гладит по носу полуторамесячного жеребенка, чувствуешь сразу и шершавость ее ладони, и бархатистость лошадиной шкуры, и теплый исходящий от животного запах. Если она мерзнет, рефлекторно прячешь ноги под плед. Боится — оглядываешься через плечо. Весь роман в целом понятен и предсказуем до зевоты, но каждый отдельный эпизод таит в себе зародыш чуда. Пытаешься проследить это чудо на уровне хотя бы одной сюжетной линии — оно тает, просачивается сквозь пальцы.
Крупный план — восторг, средний план — недоумение, еще чуть дальше — и уже не видишь ничего, кроме абсолютной, идеально гладкой банальности. Но поверить, что так будет каждый раз, невозможно, и предсказуемость оборачивается своей полной противоположностью — читатель упрямо продолжает щелкать кнопкой зума, выискивая, выглядывая в романе Гузель Яхиной что-то, что объяснило бы мирное сосуществование и чуда, и полного его отсутствия. Не находит, устает, сердится — и все равно щелкает. Такого же не бывает — и тем не менее.
Анна Матвеева. Завидное чувство Веры Стениной. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015
Роман Анны Матвеевой — отличная, просто-таки образцовая женская проза, но не в смысле Екатерины Вильмонт (или, если угодно, Сесилии Ахерн), а скорее — утонченной Мюриель Барбери или Анны Гавальда времен романа «Просто вместе». Героиня Матвеевой умна, образованна, а еще с ней «разговаривают» живописные полотна, что, ясное дело, повышает ее ценность как профессионального искусствоведа. Однако по жизни Веру Стенину ведет не разум и даже не художественная интуиция, но Чувство. И чувство это — зависть, летучей мышью поселившаяся у нее в груди пониже горла.
С седьмого класса Вера завидует своей лучшей подруге Юльке — безалаберной, веселой и ослепительной. Вера и Юлька параллельно взрослеют, заводят романы, с разницей в год рожают дочерей, делают карьеру, снова заводят романы — и все это время в груди Веры бьет крыльями огромный раскормленный нетопырь. У Юльки нет отбоя от мужиков, ноги у нее такие длинные, что любая юбка выглядит слишком короткой, да еще и ее вечно заброшенная замухрышка-дочь — самый настоящий гений. У Веры же ноги однозначно предполагают каблуки, дочка изрядно отстает в развитии, а с мужиками после двадцати лет как-то туговато. Не звенящее одиночество, но… Вера, конечно, всей душой любит искусство, но…
В «Завидном чувстве Веры Стениной» есть все, чтобы понравиться интеллигентным читательницам. Любуясь лепестками роз, героиня непременно сравнит их с картиной Лоуренса Альма-Тадемы («голландский и английский художник, мастер исторической и мифологической живописи»), в середине романа уютной улиткой свернется аккуратная авантюрная интрига — тоже из области изящных искусств, а жизненные беды и победы Веры и Юльки, юность которых пришлась на девяностые, отзовутся живым узнаванием в сердце любой женщины от тридцати до пятидесяти.
Единственная тонкость состоит в том, что зависть — чувство, вообще плохо выразимое при помощи художественных средств. Даже в знаменитом романе Юрия Олеши она все время норовит затеряться на заднем плане, так что автору приходится искусственно ее оттуда выуживать и совать под нос читателю — не забывай, помни, о чем это мы тут собственно. О зависти. Вот и у Матвеевой то же самое: вроде бы именно зависть должна мотивировать и предопределять все поступки героини, но вместе с тем убери ее из романа, высели летучую мышь из сердца Веры Стениной — и все останется прежним, почти ничего не изменится. Пожалуй, это разочаровывает — обидно, когда несущая колонна сюжета (еще и вынесенная в заглавие) вдруг оказывается декоративным пилястром. Ну, и в целом, рассказы Матвеевой (прошлогодний ее сборник, кстати, соседствует в шорт-листе «Большой книги» с «Зулейхой» Гузель Яхиной) намекали, что от этого автора следует ожидать чего-то большего — чего-то, выходящего за рамки женской прозы, пусть даже и образцовой. Однако если отвлечься от мелких недостатков и собственных завышенных ожиданий, нужно признать, что «Завидное чувство Веры Стениной» — отличный женский роман. Что называется, и на пляж, и на вечер после работы, и сестре в подарок.
Галина Юзефович
Москва