Перейти к материалам
разбор

Почему российские политики так любят пассивный залог и безличные конструкции? Максим Трудолюбов объясняет это с точки зрения лингвистики — и советует важные книги о политическом языке

Источник: Meduza
Антон Новодережкин / ТАСС / Scanpix / LETA

Авторы английских и французских новостей, как правило, стараются назвать (или хотя бы описать) тех, кто совершает поступки — то есть, собственно, героев сюжета. В российских их упоминают далеко не всегда. И, кажется, что со временем это происходит все реже. Человек «отравлен», вред океану «нанесен», а самолет «сбит», но фигура того, кто «отравил», «нанес» и «сбил», остается в тени. Колумнист The New York Times, редактор The Russia File и «Медузы» Максим Трудолюбов анализирует эту особенность российского медийного и политического языка с психологической и лингвистической точек зрения. И советует книги о тех политических культурах, где с этим справились.

В языке официальных заявлений всегда много безличных конструкций и страдательного залога («тема затрагивалась», «складывается впечатление»). «Видимо, там полностью погрузились в закулисные интриги», — заявила представитель российского МИДа Мария Захарова в ответ на то, что Франция и Германия возложили на Россию ответственность за отравление Алексея Навального нервно-паралитическим веществом военного назначения.

Пассивные и безличные конструкции господствуют не только в сообщениях об убийствах и экологических катастрофах, но и в дискуссиях об истории, особенно советской. «Жестоким преследованиям подвергались целые народы», «каждому могли быть предъявлены надуманные и абсолютно абсурдные обвинения», «миллионы людей объявлялись врагами народа», — это цитаты из речи президента Владимира Путина на церемонии открытия мемориала «Стена скорби». Кто подвергал, предъявлял и обвинял, неясно. В той речи была и настоящая находка: «Репрессии не щадили ни талант, ни заслуги перед Родиной, ни искреннюю преданность ей». Глагол здесь в действительном залоге и подлежащее есть, но в его роли выступает слово «репрессии», как будто речь идет о каком-то гневном божестве или о стихийном бедствии вроде шторма или цунами. 

Пассивные, безличные или неопределенно-личные конструкции — большие друзья политиков — конечно, не только российских. Безусловно, мы знаем, что преступления кто-то совершал, а репрессиями кто-то руководил, но постепенно привыкаем к тому, что говорить об их «авторах» не принято. Привычка к таким фразам настолько сильна, что многие употребляют их, не задумываясь. Хотя в случае с политиками безличность эта вполне стратегическая. 

«Невозможно работать и жить дальше, не назвав преступление преступлением. Ведь что такое сегодня наша память о терроре? Это память о жертвах, но не о преступлениях, — так объяснял стратегию властей историк и председатель „Мемориала“ Арсений Рогинский. — Такой национальный консенсус: людей жалко, особенно земляков и родных… Но давайте, в конце концов, попытаемся разобраться, кто это сделал и зачем. Пока мы не поставим вопрос именно так, у нас будет ущербная, однобокая память. Мы так и останемся добровольцами, которые ухаживают за чьими-то забытыми могилами».

Избегать ответственности можно с помощью множества разных речевых приемов. Например, такого: «Я оказался в ловушке между плохими и худшими вариантами».

«Когда говорящий испытывает страх, чувствует себя несвободным или, что почти то же самое, не считает себя ответственным, он или она начинает системно прибегать к фразам, которые психосемиотики называют „неагенсными конструкциями“», — объясняет мне психолог Марина Новикова-Грунд. 

Агенсом в теории глубинного синтаксиса называют того, чьи действия совершены по его собственной воле. Соответственно, к неагенсным относятся конструкции, где либо агенс отсутствует «по синтаксическим причинам» («холодно», «дело сделано», «эксперимент был проведен два года назад»), либо на место агенса подставлен неодушевленный объект, которому приписываются волевые качества («наука доказала», «будущее требует от нас»).

Весь предыдущий фрагмент текста полностью безагенсный. «Ответственность за описание неагенсных конструкций я сняла с себя и переложила на психосемиотику», — говорит Новикова-Грунд.

Современный английский язык, в том числе и публичный политический, менее терпим к безличности и пассивному залогу, чем русский. Для английского характерна «субъектность», о чем хорошо знают все, кому приходится использовать этот язык или переводить с русского на английский. Во множестве случаев русскую фразу при переводе приходится делать «активной», и в ней сразу же возникает пустота на месте действующего лица. Там, где в русскоязычных сообщениях «проводятся задержания» — или «на Халактырском пляже берутся пробы воды», в английских, скорее всего, появятся ОМОН и название организации, которая отвечает за исследования воды.

Впрочем, говорящие на английском языке далеко не всегда были так щепетильны по поводу активного залога и прочих «неагенсных конструкций». Об этом напоминает эссе британского писателя Джорджа Оруэлла о политическом языке. «В наше время политическая речь и письмо в большой своей части — оправдание того, чему нет оправдания, — писал Оруэлл в 1946 году. — Поэтому политический язык должен состоять по большей части из эвфемизмов, тавтологий и всяческих расплывчатостей и туманностей… Вдобавок, при всякой возможности действительный залог заменяют страдательным». 

Дело, как мы видим, не в том, «склонен» ли сам язык к активным или пассивным конструкциям. В конце концов, немецкий синтаксис куда более терпим к пассивным. Но немецкий политический язык решает вопрос ответственности, даже в таких конструкциях называя субъекта действия. Если, например, «вред был нанесен», будет сказано, какой именно «корпорацией».

Поэтому никакой язык сам по себе не «хуже» и не «лучше» другого. Это вопрос не лингвистического детерминизма, а отношений между тем, кто говорит, и теми, кто слушает; вопрос уважения к аудитории. Вопрос готовности автора брать на себя ответственность за сказанное — и прямо называть ответственных за происходящее. Помнить об этом стоит всем, кто выступает с публичной речью в медиа и даже в социальных сетях — не только политикам. 

Более того, у тех, кто свободен от необходимости «оправдывать то, чему нет оправдания», у тех, кто не работает чиновником, пиарщиком или платным блогером, есть шанс отличиться. Сделать речь свободных людей отличной от речи несвободных несложно: речь должна быть способом выразить мысль или описать факт, а не способом скрыть факт или затруднить мысль. 

Проблемы дурного политического языка связаны не только с затемнением смысла и уходом от ответственности. Стертые метафоры, избыточные конструкции, канцелярит, архаизмы, обороты с использованием иностранных слов — все это мешает передаче мыслей на любом языке. Для российской политической речи характерны еще: распространенность навязчивой игры слов в заголовках, ирония, неумение структурировать текст и стремление авторов представать не тем, кем они являются (как делают, например, «медийные политологи», не являющиеся политологами ни по образованию, ни опыту работы). 

Что еще об этом почитать 

Оруэлл Дж. Политика и английский язык. Пер. с англ. Виктора Голышева // Джордж Оруэлл. Лев и Единорог. Эссе, статьи, рецензии. М.: Московская школа политических исследований, 2003

Рекомендации Оруэлла: 

— Никогда не пользоваться метафорой, сравнением или иной фигурой речи, если они часто попадались в печати.

— Никогда не употреблять длинного слова, если можно обойтись коротким.

— Если слово можно убрать — убрать его.

— Никогда не употреблять иностранного выражения, научного слова или жаргонного слова, если можно найти повседневный английский эквивалент.

— Лучше нарушить любое из этих правил, чем написать заведомую дичь.

Теория метафоры. Сборник. Арутюнова Н.Д., Журинская М.А. (ред.). М.: Прогресс, 1990. 

Классический сборник, среди авторов которого философы Эрнст Кассирер, Поль Рикер и Хосе Ортега-и-Гассет, лингвисты Анна Вежбицкая, Марк Джонсон и Джордж Лакофф. Все они помогают читателю понять, как метафоры упорядочивают наше поведение и даже управляют им. Сборник дает представление обо всех основных концепциях метафоры — в философии, лингвистике, когнитивной лингвистике. 

Danesi M. The Art of the Lie: How the Manipulation of Language Affects Our Minds. Prometheus Books, 2018

Профессор лингвистической антропологии и семиотики из Торонтского университета Марсель Данези рассматривает язык не как средство аргументированно защитить ту или иную позицию, но как способ завоевать аудиторию и влиять на общественное мнение. Примеры манипуляции аудиторией взяты из множества политических речей от Николо Макиавелли до Дональда Трампа. 

Максим Трудолюбов