«Приходилось крутить сальто с переворотом» Обычно в неполных семьях в России детей воспитывают матери. Но иногда они остаются с отцами

По данным Росстата, в России около 650 тысяч отцов-одиночек, которые воспитывают своих детей без матери. В США и странах Западной Европы таких семей 10-15 процентов, в России — меньше, но суды тоже стали при бракоразводных процессах чаще оставлять детей отцам. Специально для «Медузы» журналистка Катерина Кузнецова поговорила с несколькими отцами-одиночками о том, как они воспитывают своих детей.

Сергей Волков

отец 22-летней дочери, Санкт-Петербург (все имена изменены по его просьбе)

Я женился на своей однокласснице. Она уже была до этого замужем, от первого брака у нее остался пятилетний ребенок. Потом у нас родилась дочка Юля — в общем, нормальная семья. Но случилось так, что жена увлеклась хиромантией, колдовством, выходом в астрал и связью с космосом. Например, она мне говорила: «В твоих друзьях и в тебе — негатив. Нужно от него избавиться». Давала мне [горящую] свечку в руки, вставала за спиной и внезапно била ложкой по кастрюле — ба-а-ам. Потом еще раз. Так она изгоняла духов. От ударов ложкой дно кастрюли даже промялось. Супруга ходила со свечой по квартире, надеясь таким образом сжечь воображаемые ниточки между ею и мной. Она считала, что так мы будем лучше понимать друг друга.

Часто рисовала какие-то формулы, таблицы, распятого человечка. Не знаю, зачем. Может, [хотела] ручку ему оторвать? Колдовство, в общем. Она включала музыку, извивалась, могла упасть, подергаться, войти в транс. Все это происходило в течение нескольких лет. А у нас маленький ребенок, его воспитанием супруга не занималась. Я водил дочку в садик, в поликлинику, меня знали все врачи.

Жена постоянно таскала из семьи деньги— по две-три тысячи рублей. По тем временам — это примерно 2000 год — нормальные суммы. Это было что-то вроде взноса в их клуб, где супруга вместе с другими [людьми] занималась астральными практиками. Я как-то съездил с ней на встречу с их «богом» — Золотовым, который проповедовал оккультные штуки и читал лекции. Он собирал много народу, к нему на [арендованных] автобусах приезжали. Они [адепты] входили на семинарах в транс, танцевали, выплескивая свою энергию. У моей супруги был дневник, куда она записывала все лекции Золотова.

Меня бесило, что она занимается этими делами, уходит в себя. У нас началась ругань, посуду мы били красиво, в меня летали вазы. Однажды она кинула пепельницу, но я увернулся, и пепельница разбила окно. После этого я вызвал участкового. А что мне оставалось, обороняться? Умные ребята сказали, чтобы я ни в коем случае не распускал руки, потому что неизвестно, чем все это закончится. Участковый пришел, взял с нас объяснительные и ушел.

После этого я по совету знакомых отправился в отдел опеки и попечительства моего района и написал заявление о невыносимости совместной жизни. Я хотел развестись, а четырехлетнюю дочку оставить себе. В опеке мне посоветовали собрать свидетелей, которые видели [нашу жизнь] и могли бы выступить в суде: моих родителей, друзей, детского участкового, соседей, воспитательницу из детского сада. Мне тогда это показалось нереальным. Как я всех соберу, нафига мне это надо? Но с другой стороны, какое воспитание моя супруга может дать дочери? Что из нее потом получится?

И я стал бороться. Нашел адвоката, которая сначала сказала: «Мужик, окстись, как мы тебе ребенка оставим? Она что, наркоманка? Нет. Она пьет, дебоширит? Нет». Тогда я тайно взял у жены ее дневник — толстую тетрадь, исписанную нелепостями, и показал адвокату. Она прочитала первые три страницы и сказала: «Хорошо, берусь за это дело».

В суде у меня был целый коридор свидетелей. А с ее стороны пришла только мама; она, кстати, была моей школьной преподавательницей по биологии, терпеть меня не могла и предрекала тюрьму. В суде я рассказал, что моя супруга занимается астральными практиками, предоставил доказательства, аргументы. И в итоге выиграл дело. Пообещал жене купить двухкомнатную квартиру и заботиться о ее старшей дочери… В течение десяти дней она могла подать апелляцию, но не подала. После этого пропала на три года. С ребенком не общалась. Моей дочери на тот момент было пять лет. Она никогда не спрашивала, где мама: не живет с нами — и все. К тому же Юля помнила наши ссоры, после которых всегда бежала успокаивать меня, а не маму. Она с рук у меня не сходила, чуть больно, бежит ко мне, а не к маме.

После развода я продал нашу четырехкомнатную квартиру в центре города, купил жене двушку, а себе с дочкой две комнаты в коммуналке. Мне пришлось сменить работу — я был исполнительным директором ночного клуба, а у меня все-таки перед ребенком ответственность, плюс нас все время проверяли представители опеки. В итоге устроился водителем в компанию, которая занималась недвижимостью. Так моя жизнь кардинально поменялась. За следующие 17 лет вырос с водителя до заместителя гендиректора. Купил новую четырехкомнатную квартиру, еще одна сейчас строится. Все со временем появляется, бояться нечего. Никаких льгот от государства я не добивался, все эти пособия — копейки. Я на них плюнул, пусть государство само ест. Алименты на жену тоже вешать не стал. Этим я мог обидеть ту дочь, которая осталась с матерью. Наоборот, я давал ей [падчерице] деньги, организовывал поездки в лагерь, покупал шмотки.

Как оказалось, ничего сложного в воспитании дочери нет: утром мы вставали, я варил кашу и яичницу, отвозил Юлю в школу, а после работы забирал ее с продленки. Если ехал к друзьям, то ребенок всегда был со мной. У меня очень интеллигентные приятели, они даже никогда не курили при ней, зато всегда баловали и сюсюкались. Когда Юля пошла в школу, меня избрали на все 11 лет старшим в родительский комитет. Я ставил все школьные шоу, сказки. Все знали, что я воспитываю дочку один, но никто не спрашивал, почему так получилось. Видимо, не хотели меня обижать; думали, что мама погибла.

Когда у Юли наступил переходный возраст, она стала чаще общаться с мамой и начала спекулировать этим. Шантаж — это нормальная детская валюта, шантажируют, мне кажется, все. Ей хотелось свободы, а я что-то требовал, запрещал, повышал голос, заставлял садиться за уроки. Наступали выходные, и она говорила: «Я поеду к маме!». «Поеду к маме» — это, значит, уроки не сделаны, маме пофиг, учится она или нет. Ну, хорошо, езжай. Зато из десяти поездок к маме девять раз дочка возвращалась в тот же день. Они не могли найти общий язык, ругались, и она мне звонила: «Папа, забери меня». Ну, я ехал.

Думаю, нет таких семей, где [родители с детьми] прямо садятся и общаются, разговаривают. У нас сейчас такое общество, что нет времени на детей. Родители заняты зарабатыванием денег. О чем говорить с ребенком: своим и даже чужим? Он сам навязывает общение и начинает рассуждать о том, что ему интересно. Надо просто выждать, пока он сам к тебе подойдет и доверится. Есть дети замкнутые и открытые. С первыми разговаривать проще, потому что у них больше конкретики. А с открытыми — одни шутки-прибаутки, балабольство.

Мне кажется, самому главному я Юлю научил: выживать среди мужчин и разбираться в них. Я знал всех Юлиных мальчиков. Помню, она привела какого-то тюню-матюню в очочках. Я говорю: «Юля, он тебе вообще интересен?». — «Ну, его родители дают ему денежку». — «Это первое время хорошо, а потом ты встретишь другого, который, возможно, покажется тебе более интересным. Даже без денежек». Она спрашивала у меня, как понравиться мальчикам. Я объяснял, что привлекаешь не только глазами и фигурой, но и другими вещами: интеллектом, голосом. Можно сыграть на том, чем интересуется молодой человек. Однажды ей приглянулся Костя. После моих советов через три дня он был ее. Вообще, мне почти все ее мальчишки нравились. Они меня боялись, поэтому вели себя идеально: бегали в магазин, помогали делать ремонт.

Сейчас Юля уже вышла замуж. На свадьбу приезжала ее мама, сказала «спасибо» [за воспитание], напилась и уехала. Сейчас я уже дедушка — в мае Юля родила дочку, и я нянчусь с ней. В моем окружении полно мужчин, которые разводились, уходили в другие семьи, где у них появлялись новые дети. Рожали, а потом опять уходили к другим. Алименты на алиментах. Мне же 18 лет назад ничего не оставалось делать, кроме как взять и воспитывать Юлю. Если бы я не забрал ребенка, то винил бы себя до [своего] последнего дня.

Борис Смирнов

отец двух сыновей 16 и 14 лет и 11-летней дочери, Санкт-Петербург; все имена изменены по его просьбе

Когда от нас ушла мама, я был на работе. До этого она недели две готовилась, складывала вещи в углу дачи, чтобы я не видел. Потом вызвала грузопассажирскую газель, погрузила вещи, включая игрушки, посуду и уехала. В первую ночь мне пришлось покупать даже белье, потому что детям не на чем было спать. С ней уехала дочка Оля, которой тогда было семь лет, но через несколько дней она вернулась обратно ко мне. Сыновья — мальчишкам было 11 и 13 лет — сразу остались со мной. Почему? Откуда же я знаю. Решили и решили, значит судьба такая.

Поздно вечером того дня, сидя на крыльце дачи, я понял: фиговая же семья у нас вышла, раз мама [так] ушла. Остался только я и они [дети]. Сразу понял объем как катастрофы, так и счастья, свалившихся на меня. Первое время была жуть, приятного мало. Трое детей, куча геморроя, все надо делать 24 часа в сутки в режиме ошпаренной кошки. Раньше в нашей семье хозяйство и школа были на маме, а спорт и деньги — на папе, теперь вся нагрузка легла на меня. Я вставал, готовил. Может быть, это было не так вкусно и быстро, но пожарить картошку с отбивной я уж как-нибудь, с божьей помощью, мог. Очень помогала моя мама, которая переехала к нам жить. Однажды она сломала руку и два месяца ничего не могла делать. Я справился. Спать, конечно, приходилось по четыре часа, потому что в два ночи заканчивали мыть последнюю тарелку, а в 7 утра у кого-то из мальчишек уже тренировка.

Где-то через год после ухода наша мама стала требовать, чтобы я вернул детей и платил алименты — по 25 000 рублей на каждого ребенка. Она обратилась в суд, который тянулся около полутора лет. И я выиграл его во всех инстанциях, абсолютно честно, у меня была самая строгая судья в Приморском районе. Суд постановил, что дети останутся жить со мной. Здесь созданы все условия для их проживания, налажен быт, тренировки по хоккею. В школу ходят, все хорошо. Детей опрашивали в суде, они сказали: хотим с папой.

Я деспотичный отец: не сюсюкался. Моя задача какая была? Чтобы было где жить, что есть, в чем ходить. Учатся они у меня в престижной гимназии. От детей я требую многого. Сын мне как-то сказал: «Папа, я английский сдал на „четыре“, я молодец!». Ты был бы молодец, если бы сдал на «пять». Ты не доработал, чего-то не знал, поэтому не надо так радоваться. Если делать, то по максимуму. Меня в его возрасте за «четверки» родители очень сильно ругали.

Я никогда детей не бил, не порол. Мальчишкам в далеком детстве дал ремнем по попе разок, чтобы ремень не был пустой угрозой, чтобы они знали: папа может. Этого вполне достаточно. К дочке отношение всегда было иное. Если я примерно представляю, как воспитывать мальчиков, то как воспитывать девочку — так до конца и не знаю. Но я с ней, конечно, пытался помягче. Понимал, что надо и плечо подставить, чтобы об него слезы вытерли. Хотя, конечно, мог и рявкнуть. Если видел, что она старается [что-то делать], но это не получается, так и ладно. В спорте я от мальчишек требовал результат, а девочке сказал: занимайся себе в удовольствие.

У меня с моими детьми всегда находились темы для разговора. Какие интересы у 16-летних балбесов? Конечно, девицы, гормоны-то играют. Мы иногда вскользь обсуждали эти вопросы, шутили. Знаете, у мальчиков, особенно спортсменов, бывает немного скабрезно-окопный юмор. Я старшего пытал как-то, он мне сказал: «Папа, у меня то одна, то другая». Я понял, что привирает. Ну и ладно, чего я лезть буду. С дочкой мы обсуждали животных, школу. О рюшках и платьях не говорили, честно скажу. Я их не люблю. Моя нынешняя пассия считает, что я в этом вопросе баран: ничего не понимаю в одежде и сам не умею одеваться. Но одежду дочке покупал именно я и подходил к этому вопросу рационально. У меня она всю жизнь ходила в удобной ноской непромокаемой обуви. Без каблуков и блестюшков. Наверно, мегаженственной эта обувь не была, зато нога стоит правильно. Я ей покупал джинсы, куртки, платьишки она тоже просила. Всегда ей говорил: выбирай, что нравится.

Три года дети жили со мной. Потом мир рухнул: младший сын ушел к маме. Подпольно, тайно. Я его с милицией искал. Это было для меня вообще… я разве что по стенкам не ходил. До сих пор считаю это предательством. В начале прошедшего учебного года дети [старший сын и дочь] сказали: мы хотим пожить с мамой. Я всегда говорил: все для вас, мне не надо никому ничего доказывать, хотите жить с мамой — значит у папы будет отпуск.

Почему дети ушли? Тут целая куча факторов. Во-первых, у папы стало радикально похуже с деньгами, например, в прошлом году мы проели мой последний дорогой автомобиль. Я профукал свой бизнес: львиную долю времени посвящал не ему, а детям. Работал только до часу дня, а потом мчался в школу, кормил, отвозил на тренировки. И так семь дней в неделю, как савраска. В-вторых, мы всегда снимали квартиры, и дети сказали, что хотят уже пожить в своем доме. Где-то год назад они сказали: «Папа, мы уже все понимаем, подросли, найди себе женщину». И однажды папа действительно с кем-то появился. Думаю, это была одна из основных причин, почему они ушли. Где-то в глубине души я даже порадовался, потому что у Оли сейчас и месячные начнутся, и грудь станет расти. И как я ей что объясню. Если бы она меня спросила, я бы реально впал в ступор.

Маме пришлось пойти работать, алименты я не плачу. Она на судах говорила: мне от него ничего не надо, отдайте мне детей. Ну вот на, попробуй. Там у них весело: 14-16 лет — это как раз возраст амбиций, роста собственного «я». Раз в месяц получаю [от бывшей жены] смску: «Когда же ты их заберешь». Ничего не отвечаю.

Самая большая проблема за последний год — это то, что я живу для себя. Я все делал раньше для них, и не знаю, для чего мне сейчас жить. Скучаю, конечно, а они почти не заходят. Я их зову, давайте туда или сюда, а они то думают, то не могут. Папа вам что собачка? Что вы себя ведете так. Больше стучаться в закрытую дверь не буду. Захотите — папа для вас всегда открыт. Не захотите — ну значит… Я им все это сказал. Они, конечно, надулись. Я думаю, они по-своему меня все-таки любят. И свято верят, что мы с мамой еще когда-нибудь помиримся.

На 100 процентов ни один родитель не заменит другого никогда. Папа может научиться варить щи, покупать платье, обсуждать месячные, но он все равно не будет мамой. Хотя сейчас, конечно, времена меняются. Я как-то продавал колеса от своей старой машины молоденькой девочке. Она мне рассказывала, что освоила кузнечное дело и строит себе загородный дом. Я заржал в голос. «Почему вы смеетесь?» — спросила она. «Потому что я научился варить борщ!» — говорю.

Владимир Калинин

отец семилетнего сына, создатель группы «Одинокий отец. Клуб пап-одиночек» во «ВКонтакте», Киров.

Мы развелись, когда моему сыну Егору исполнился год. Я тогда был управляющим крупного деревообрабатывающего предприятия, нормально зарабатывал, постоянно был занят. Работал с восьми утра до девяти вечера, мы [с женой] практически не виделись, и так продолжалось несколько лет. В какой-то момент у нее появились другие интересы, знакомства, потом любовь, все дела. Прозаичная причина, она и привела к разводу.

Мы договорились, что сын будет жить со мной. У меня квартира, высокооплачиваемая работа, а у мамы Егора — ничего, даже образования [не было] тогда. Она намного младше меня: на момент развода ей было 19 лет, а мне — 35. Ей надо было где-то искать деньги, жилье, разбираться с личной жизнью. Ребенок здесь не очень уместен, а со мной он как за каменной стеной. Вы постарайтесь ее понять.

Первое время мои родные ее осуждали, не хотели с ней общаться, даже возненавидели ее. Но она знала, что, несмотря на общее осуждение, поступает правильно, оставляя ребенка с таким отцом как я. Я благодарен маме Егора за это решение; ей, наверно, оно нелегко далось.

Первые полгода [после развода] было трудновато. Родителей у меня нет, никто не помогал: отец умер, когда мне было 13 лет, а мама — когда 20. Я очень переживал, что моему сыну выпала доля расти в неполной семье, без матери. Боль была за него, не за себя. Чтобы найти поддержку людей, которые оказались в схожей ситуации, я создал [во «ВКонтакте»] группу «Одинокий отец». Ее участники по-мужски, как полагается, поставили меня на место: «Успокойся, не распускай сопли, просто действуй и все получится». И я стал пытаться как-то совмещать работу и ребенка. Приходилось прыгать на одной ноге, крутить сальто с переворотом, успевать всюду каким-то космическим образом. Как кормить ребенка, менять подгузник, я уже знал — сын же на меня не с неба упал, я его из роддома на руках домой нес, участвовал в воспитании, лечил от температуры. Когда Егору исполнилось полтора года, я устроил его в частный детский сад: с утра отвозил, вечером после работы забирал. Некоторые мужики, узнавая о моей ситуации, были в шоке: «Как ты вообще смог, не представляю!». Но это сложности, которые преодолеваешь с удовольствием. Это твоя обязанность, ты ее выполняешь с радостью и смотришь, как растет твой ребенок, как он учится делать одно-другое, как он тебя любит.

Никакие сказки сыну, где его мама, я не рассказываю. Он знает, что она живет отдельно и регулярно приезжает в гости. Я объяснил Егору, что у нас с мамой оказались разные интересы, и она выбрала другую жизнь. Иногда сын говорит: «Хочу, чтобы мама жила с нами». Я отвечаю, что всем чего-то хочется. Другой вопрос, насколько это возможно. Людям в жизни приходится довольствоваться тем, что они имеют. У нас получилось вот так, и что мы теперь будем плакать и горевать? Нет, мы будем продолжать жить и радоваться каким-то вещам.

Я часто становлюсь свидетелем авторитарного отношения к детям, по большей части, со стороны женщин: это нельзя, это тоже, ты куда полез! У меня абсолютно другой подход: никакого кнута и пряника, мы с сыном общаемся на равных, и я ему практически ничего не запрещаю. В итоге Егор растет свободным, дерзким и абсолютно счастливым. Мы с ним подолгу разговариваем, и я проецирую на него свое отношение к жизни. Например, однажды в садике он стукнул девочку. Мы с Егором потом очень долго обсуждали эту ситуацию, это был не пятиминутный разговор. И это сработало. Как-то раз я пришел за ним в садик. Пока он переодевался, девочка в раздевалке рассказывала своему отцу, как Егор защитил ее от хулигана, который хотел ее стукнуть. «Егор поступил как настоящий мужчина?» — спрашивала она своего папу. И в этот момент у меня в сердце начали цветы расцветать. Я гордился сыном тогда и горжусь сейчас: каждый день и каждый час.

Меня, как и любого начальника, хлебом не корми дай кого-нибудь поучить. Любую ситуацию пытаюсь превратить в урок. Например, Егору очень нравятся шашки, причем он достиг такого совершенства, что мне — взрослому мужику — приходится здорово постараться, чтобы выиграть у него партию. Проигрывая, он очень сильно расстраивается. Я ему говорю: почему ты сдаешься, дерись до последнего, а когда проиграешь, прими свое поражение достойно и пожми мне руку. Учу его очень простым вещам. Помню, однажды он попытался что-то засунуть в розетку. После этого я ему объяснил всю теорию электричества и рассказал, как бывает больно от удара током. Но не орал на него «еще раз увижу тебя возле розетки и ты получишь ремня!»

Я бы хотел, чтобы в нашем доме надолго появилась женщина, но это маловероятно. Особенно учитывая, что сам я никаких усилий к этому не прилагаю. Когда мужчина один растит маленького ребенка, у него нет ни времени, ни желания заводить какие-то отношения с девушками. Да и они вряд ли будут связываться с одиноким папкой, вроде меня. Я и сам не хочу, чтобы детство Егора проходило так, что к папе приходит одна женщина, другая. Может это и нормально, но я сторонник немного другого подхода. Так мы и живем с Егором вдвоем в нашей берлоге, в нашей прекрасной мужской крепости. С друзьями я тоже общаюсь постольку-поскольку. Времени на это нет абсолютно. Но у меня уже есть самый лучший, близкий друг. И мне этого достаточно.